Царь Дмитрий - самозванец

Василий Шуйский обошел Романовых, обошел он и ляхов, и тех бояр, которые тайно держали сторону польского королевича как будущего царя Русского. Это было еще проще, всего-навсего надо было разругаться с королем Сигизмундом, а ругаться на расстоянии и легче, и безопаснее. Первый знак был послан еще до воцарения Василия, когда после сожжения тела якобы Димитрия его пеплом зарядили пушку и выстрелили в сторону Польши. Но этот знак даже не все наши бояре поняли. Тогда через несколько дней к новому уже царю пригласили послов польских и в их лице обвинили короля Сигиз-мунда в нарушении мирного договора между нашими державами, подтвержденного крестным целованием, в помощи безвестному бродяге деньгами и войском, в бесчинствах в землях Русских и в Москве, умысле на убийство всех бояр русских, в покушении на истинную православную церковь, в желании разорить все святые обители, выгнав оттуда иноков и женив их на инокинях. В общем, трудно найти лыко, которое бы ни поставили полякам в строку. Послы пробовали поначалу возмущаться, потом оправдываться, под конец даже напоминали о неких тайных договоренностях и своей помощи в день переворота, тут Василий Шуйский их резко прервал, приказал препроводить на выделенное им подворье и посадить под крепкий арест. Одного этого было достаточно, чтобы нанести королю Сигизмунду несмываемую обиду.

Также в заложниках до окончания переговоров с королем польским были задержаны и все знатные паны, которых разослали по разным городам русским на иждивение наместников. Простых же шляхтичей, запертых на своих дворах с самого дня переворота, Шуйский приказал освободить и под конвоем доставить до границы. Тут не милосердие в нем

говорило, а обычная скаредность, не хотелось ему кормить всю эту ораву за счет казны царской.

А еще Василий Шуйский отправил своего посла в Польшу с извещением о последних московских событиях и своем воцарении, а также для переговоров о судьбе всех польских заложников. Не без умысла, я думаю, выбрал он на эту роль князя безвестного Григория Волконского и приказал ему поспешать не торопясь. Четыре месяца ехал князь Волконский от Москвы до Кракова, давая возможность литовцам и полякам в полной мере выразить все, что они думали о злодейском убиении Димитрия и издевательствах над их соплеменниками в Москве. В каждом местечке и городке путь посольскому поезду преграждали толпы разъяренных людей, послов бесчестили и ругали, а потом принимались забрасывать грязью, отбросами и всякими нечистотами. Никогда не было такого унижения державе Русской! В былые годы, при государях истинных, посол при первом же враждебном выкрике и брошенном камне призвал бы начальника встречного посольства и грозно потребовал бы немедленно найти и строго наказать виновного, а при повторном недоразумении просто развернул бы посольский поезд обратно к границе. Впрочем, в былые годы не то что второго, первого бы случая не было, никому бы такое в голову не пришло, в иноземцах уважение было или, если хотите, страх.

Столь же нелюбезный прием был оказан послу нашему и королем Сигизмундом, разве что обошлось без грязи и нечистот, хотя заменяющих их слов было сказано предостаточно. Ни о каких переговорах, ни о каком примирении не могло быть и речи, собственно, этого и добивался недальновидный Шуйский.

Но обо всем этом я узнал много позже, да и не очень меня это волновало, кроме, конечно, унижения послов наших. Из всех поляков меня интересовала только Марина. И когда Дума боярская постановила выслать бывшую, как они полагали, царицу вместе с отцом и всем ее двором в Ярославль, я настоял, чтобы мне дозволили сопровождать ее.

Для этого у меня много причин имелось. Хотелось уехать

из Кремля — невмоготу было мне смотреть на торжествующего Шуйского. Надо было навестить Ярославль и проверить срои давние клады, и книжный, и другой, что лежал про черный день. И еще верил я, что Димитрий непременно постарается встретиться с Мариной, за стенами Кремля ему это будет сделать много безопаснее, и именно в Ярославле я вновь обрету моего мальчика, как и пятнадцать лет назад, после угличского дела — я таким совпадениям большое значение придавал.

Но главное было все же — Марина. Как после кончины царя Симеона я придал подобающий вид отъезду Марии Нагой с младенцем Димитрием в Углич, так и сейчас я пытался представить наше путешествие не безнадежной и позорной ссылкой, а переездом во временную столицу, быть может, даже столицу удельного княжества. Народ — он ведь очень тонко все чувствует, видя наш внушительный поезд со мной во главе, мою разодетую в лучшие одежды свиту, шляхтичей, едущих на конях при оружии, он сбегался к дороге и приветствовал нас с Мариной весьма радушно. Свиты же у Марины с воеводой Мнишеком набралось почти четыреста человек, да сто моих, так что пятьсот стрельцов, сопровождавших нас, никак не походили на стражу.