Трущобы Петербурга

Не более трех раз они показались на N-ских бальных гуляньях, и Маруся убедилась, что она действительно прекрасна. Грациозность её поражала общество. Мать и дочь Бермамутские стали предметом разговоров больших гостиных, тем более что они всегда сопровождались на этих гуляньях кавалером — членом этих гостиных.

Так прошло около года.

Был прекрасный майский вечер. Госпожа Бермамутская вышивала, Маруся играла на арфе и с каким-то особенным воодушевлением пела. Вавилов, уставив на нее свой любящий взор, с немым восторгом слушал её чудную игру и жадно ловил задушевные нотки её симпатичного сопрано. В комнате все носило отпечаток тихого, спокойного счастья и ничто не предвещало скорой бури. Внезапно растворились двери, и в комнату вошел пожилой господин, в платье отставного военного генерала. Это был отец Вавилова. Едва сняв фуражку, едва кивнув головой дамам, он громко сказал, обращаясь к госпоже Бермамутской:

— Я явился к вам, сударыня, затем, чтобы вы перестали завлекать моего сына; он слишком честен для того, чтобы иметь в вашем доме любовницу, а по положению в обществе его отца — он слишком далек, чтобы жениться на вашей дочери. Поэтому я требую, сударыня, у вас, чтобы вход ему в ваш дом был закрыть навсегда, в противном случае я найду и другие для этого меры!..

— Если это ваш сын, милостивый государь, то вам и надлежит дать ему наставление, кого он должен посещать, и от него, конечно, зависит исполнить ваше наставление, — ответила страшно взволнованная госпожа Бермамутская.

— Да, но вы…

— Не смейте перебивать меня, пока я еще вам не все сказала! Ваше высокое положение в обществе не дает вам, сударь, права врываться в квартиру беззащитных женщин и говорить с ними таким презрительным и грубым тоном. Потрудитесь же взять своего сына и оставить нас сейчас же!

— Наталья Петровна, ради Бога, успокойтесь, — тихо сказал ей молодой Вавилов. — Отец мой вспыльчив, но добр, он меня любит и поймет меня.

— Так потрудитесь же ему повиноваться, а я не желаю переносить подобных оскорблений, — с гордостью сказала госпожа Бермамутская.

Оба Вавилова в замешательстве и смущении удалились. Мать и дочь провели остаток вечера в слезах и глубоком горе.

Маруся с нетерпением ожидала Вавилова на другой день, но прошла неделя, а он не являлся. «Неужели это был сон?» — задавала себе по нескольку раз этот вопрос Маруся, и в ответ на это только ручьями лились слезы у бедной девушки.

Через месяц они услыхали, что Вавилов объявлен женихом одной богатой девушки из аристократической семьи. Что было им делать, кто за них мог заступиться, отомстить? У них не было ни отца, ни братьев, ни родных. Они плакали и молчали. Маруся была уже избалована мыслью о счастье, и жизнь в темной и душной комнате стала для неё невыносима. Только любовь к матери подкрепляла бедняжку. Прошло несколько времени. Дела шли все хуже и хуже, работа валилась из рук, в лавках в долг не давали, — и вот пришлось продать рояль и другие вещи. Скоро задолжали за квартиру, и хозяин согнал их, оставив себе за долг последнюю мебель. Они поселились в каком-то угле и скоро заболела мать. Дочери угрожала нищета и совершенное сиротство. Она с жаром молится Богу; нужен доктор, лекарство, еда, а в доме ни копейки!

Был конец сентября, в городе был какой-то большой праздник и объявлено было большое гулянье. Весь N-ck пришел в движение, а Маруся между тем выбивалась из сил. Целую ночь провела она, не смыкая глаз, у постели больной. Радостный звон колоколов, гром пушек из крепости, звуки военной музыки — составляли еще более резкую противоположность в её отчаянном положении.

Погода была чудная; солнце ярко светило, на голубом небе ни облачка, вся природа и все люди, казалось, были счастливы, — одной ей почему-то было в этом отказано. Эти рассуждения молодой девушки вызвали в ней высшую степень энергии, и вот она, оставив больную мать на попечение какой-то старухи, помчалась в центр города, в центр жизни и движения, где беспрестанно встречались люди, легко бросающие деньги на всякие пустяки; они не откажут ей в своей помощи, если она объяснит им свое положение — так ей казалось. И много ли ей нужно? Ровно столько, чтобы облегчить участь больной матери и самой не страдать, если уж не суждено ей быть счастливой. С такими детскими наивными упованиями, она очутилась в самом центре города, где с трудом можно было протиснуться в рядах разряженной толпы и перейти дорогу от сновавших по улицам богатых экипажей.

Все тут были веселы, счастливы, а значит, и добры, следует только решиться просить, но этого-то она никак и не могла сделать, не могла найтись, как начать. Наконец, она преодолела себя и остановила какого-то богатого, толстого купчину.

— Позвольте вас, сударь, просить о помощи; мать моя умирает, денег нет ни гроша, — пролепетала Маруся.

— Проходи, проходи, красотка, не мешай людям! — и купец быстро удалился.

«Ну, у этого старика чувства уже очерствели; вот идет элегантный молодой человек — этот не откажет», — подумала Маруся и обратилась к нему с тем же вопросом.

— Что надо, милая?

— Я ищу помощи.

— Какой помощи?