Трущобы Петербурга

Барина, как и барыню, во всех поездках сопровождал я и распоряжался в дороге как вещами, так и всякими закупками. Хотя барыня вообще не любила ездить со мной и на этот раз почему-то особенно энергично протестовала против моей поездки, но барин настоял — и мы отправились. Через два-три часа мы были уже в N-ске и остановились по обыкновению у Кулика в гостинице. Не успел я снять вещи, как смотрю, и Иван Петрович выходит из номера напротив занятого барыней. Ну, думаю, ловко сладились!.. После обеда это они гуляли по городу, а потом, в скорости, возвратились домой и принялись за чай. После чаю посидели, поговорили и, часов в одиннадцать, слышу прощаются. Иван Петрович вышел из номера, ключ щелкнул в дверях, и барыня начала раздеваться и укладываться спать. Мне хорошо было это слышно, потому что конура моя помещалась рядом, и дверь не плотно была прикрыта. Я сейчас же заснул, но должно-быть часа в два проснулся и слышу, в номере барыни поцелуи; вот, думаю, какие бессовестные! Дома обманывают барина, да еще сюда приехали. Только под утро ушел Иван Петрович!.. На другой день я уже весь город исходил, какие нужно покупки сделал, а барыня все спит и только около двух часов дня поднялась с постели. Я стал было пенять, что не успеем домой сегодня вернуться. «Вот ужо приедем домой — порасскажу барину», — думал я. Иван Петрович, видно, прочел мои мысли, и вот, зная мою слабость, он накупил всяких водок и вин и давай меня накачивать; и, действительно, накачал скоро вдрызг, а сам, когда уже я был мертвецки пьян, уехал с барыней домой. Проснулся я только на другой день и думаю себе — ловко же они меня обставили, барин теперь, пожалуй, и веры моим словам не даст. Однако нечего делать, с попутным мужичком я кое-как добрался на хутор и прямо к барину. Барин встретил меня и, ни слова не говоря, бьет меня в морду — раз, другой, третий, а потом стал на меня кричать и ругаться. Я все терпел и слушал, а, наконец, и говорю: «Побить-то вы меня побили, выругали, накричали и не знаете за что: скорее всего, за мою вам преданность», да все, как было, по порядку ему и рассказал. Побледнел он, как полотно, когда выслушал про художества своей супруги, да и говорит: «Не врешь?» «Не имею надобности!» — говорю. «Ну, хорошо, ступай служи», а сам, едва передвигая ноги, прошел в кабинет, заперся там и весь вечер не выходил… На другой день, в обед, пришел Иван Петрович с ружьем и собакой, чтобы идти на охоту. Барин встретил его как всегда и только сказал: «Ладно, что ты пришел, — у меня к тебе дело есть». Иван Петрович был в этот день очень мрачный, словно предчувствовал свой конец. Обед прошел скучно. Пили мало, говорили еще меньше, и говорил почти только один барин, а барыня все посматривала на Ивана Петровича да вздыхала. После обеда сейчас же отправились на охоту. Остальное вашему высокородию известно.

— Вот и прекрасно. А то зарубил свое «так точно» да «не могу знать». Теперь скажи мне, что, по-твоему, произошло там, в степи, — Владимир Иванович застрелил Трута?

— Нет, я думаю, что барин только поговорил с ним как следует, а застрелился-то уже он сам.

— Почему же ты так думаешь?

— Да так уж мне сдается, а впрочем, спросите об этом лучше барыню; она должна знать конец, как знает хорошо и начало.

— Ну, хорошо, подпиши вот свои показания, и ты свободен, но сейчас же отправляйся к барыне и попроси ее уделить мне час времени. Я сейчас к ней сам приду.

В это время зазвенел колокольчик, и к дому подкатил доктор, которому я послал повестку, уезжая на следствие. Доктор, Петр Петрович Пинчуковский, наш уездный врач, был очень симпатичный, молодой еще сравнительно человек, но заленившийся в провинции и избегавший обязательной работы, как огня. Всех своих пациентов он лечил свежим воздухом и моционом, и только в очень редких случаях прибегал к лекарствам. Впрочем, хину, в нужных и ненужных случаях, он даже любил давать, причем объяснял, что хина от всякой болезни помогает, а вред от неё только и может быть, что селезенка вспухнет. Обращаясь к нему, некоторые пациенты, посмеиваясь, говорили: «Полечите, доктор, да так, чтобы только немного повредить». Петр Петрович улыбался, прописывал хину, и тем кончалось всякое лечение. Он страстно увлекался винтом, которому и отдавал все свое свободное время, и терпеть не мог, когда его отрывали от столь любимого удовольствия и звали к больному.

— А, друг человечества, добро пожаловать! — сказал я ему, пожимая руку.

— Здравствуйте, батюшка! А что, скажите, вы уже тут, я думаю, все покончили; виновных ждет Сахалин, и мое заключение необходимо вам только с формальной стороны, а то я, видите ли, очень устал и плохо могу работать.

— Устали — отдохните, попейте чайку, или закусите, а только ваше заключение очень и очень важно. Потом я скажу вам — почему. Вот бомбандир Ремесло вам устроит отличную оперативную комнату, даст вам отменное освещение; к услугам вашим два сотских, десятский, — и валяйте, а я пойду к хозяйке делать свое дело.

— А скажите, что тут — то есть, кто кого убил и за что? Правда, что все это из-за ревности?