Трущобы Петербурга

— Из опасения, что мой милый братец, имея дом, капитал, пенсию, доходы, собирается околеть с голоду. Я сейчас был у него…

И он подробно рассказал жене вышеописанную сцену.

Та, выслушав, только улыбнулась.

— Тебе что же, смешно? — закричал на нее муж.

— По-моему, тут и возмущаться нечего, — сказала она. — Тем и лучше, пусть копит. Володе больше останется. А в нем самом какой же толк?

— Но каково ему придется жить у отца!

— Зачем? Мы возьмем его к себе. Мальчик он хороший и, когда будет нужно, в чем-нибудь и поможет.

— Я и сам так думал.

— Я же тебе говорила, что у нас мысли с тобой одинаковы.

— Знаю, знаю! Давай обедать.

Как было сказано, так и сделано. Марфа понесла клецки Антону Федоровичу. Тот, евши в то время свои хлебные обрезки, запивая их водой, был очень обрадован вниманием брата. Взяв горшок, он осторожно поставил его на плиту, накрепко запер за кухаркой дверь и начал делить принесенный суп на два блюда — клецки отдельно, бульон отдельно. Бывший там кусочек говядины он аккуратно завернул в бумагу, положил его в укромное местечко, так чтобы крысы не съели. Это до воскресенья.

Хорошо в такой праздничек Господень поесть кусочек говядинки, благо еще даровая, и не беда, если она до того времени немного и протухнет.

Так прошло два года.

Владимир вышел из училища, окончательно поселился у дяди и сделался членом его семейства.

Отец сперва было обрадовался тому, что Бог избавил его от лишнего рта, но потом сообразил следующее: ведь сын должен же, в самом деле, помогать родителю под старость, а тут он живет у дяди и благоденствует, между тем как у отца в доме живет лодырь-дворник, который знает только, что пьянствует и требует себе жалованье. А сын теперь настоящий мужчина, молодой и здоровый, отчего ему не заменить собой дворника? Тогда и жалованья ему платить незачем, а поесть он сам у кого-нибудь из жильцов достанет. Эта мысль так понравилась нашему современному Плюшкину, что Антон Федорович окончательно порешил взять сына к себе.

А тут, как на грех, Александр Федорович заболел и умер. Владимир так любил своего дядю, что чуть не заболел от горя. Семья Александра Федоровича должна была теперь уменьшить свои расходы, а тут еще бывший на его похоронах отец прямо так и сказал сыну:

— А ты, Володя, пожил у них и достаточно, спасибо им за это! Теперь ты должен жить при мне: мало ли у меня дел по дому, вот и дворника я отказать хочу, зря только деньги получает.

— Вы меня дворником у себя поставить хотите? — спросил в испуге Владимир.

— А если бы и так! Ты обязан… Что заставлю делать, все обязан. На то и сын ты мне.

Этот разговор происходил на поминках при гостях.

— Вы что, папашенька, — возмутился один из родственников. — Родного сына в дворники? А сколько вы ему жалования платить будете?

— Он и так обязан.

— Ну а содержание ему нужно же какое-нибудь, обувь, одежда, например.

— В этом я никак не могу ему помочь. Я сам человек бедный, не глядите, что у меня дом.

Все гости переглянулись между собой.

— Да, нелегко достанется ему наследство, — сказал кто-то.

Услышав эти слова, старик злобно сверкнул глазами.

— Это еще вопрос, — сказал он. — Как он еще заслужит.

Как бы то ни было, а сын поселился у отца. Прощаясь с ним, тетка сказала ему:

— Ну что ж делать, тебе нужно повиноваться ему, старик он злой и мало-мальски что — наследства лишит, а говорят, что у него около миллиона. Повинуйся всему, что он прикажет, без ропота и с терпением. В случае нужды, а она, наверно, будет у тебя, приходи к нам.

Старик, как неисправимый психопат, твердо запомнил, что говорили на поминках у его брата, особенно когда упомянули про наследство, после чего он думал: «Вот на что они надеются! Когда мальчишка после моей смерти воспользуется моими деньгами, то, понятно, начнет кутить и пьянствовать, так что все мои сбережения прахом пойдут. Нет, дудки!.. Оставлю тебе двадцать рублей на кутеж после моей смерти, и сыт будешь, а остальное в монастырь, пусть монахи грехи отмаливают».

И началась каторжная жизнь Владимира. Старик почти вовсе не кормил его и только наутро наливал ему стакана два жиденького чая и кусочек черствого хлеба, за что он должен был чистить во дворе снег, подметать панель, носить жильцам воду и дрова, ходить с паспортами в участок и так далее.

Глядя на него, отец только радовался. Не усердию сына, конечно, а тому, что те двенадцать рублей, какие он платил дворнику, оставались у него в кармане, а сын ничего ему не стоил.

И действительно, при такой каторжной работе, за которую он получал вместо платы только одну ругань и попреки за «дармоедство», Владимир умер бы от голода и изнеможения. Но знавшая это тетка постоянно присылала ему с Марфой обед и немного денег.

Все это приносимое Владимир тщательно прятал от жадных взоров отца.

Сначала он хотел жить в дворницкой, но Антон Федорович запротестовал.

— Ты не дворник, ты сын домовладельца и должен спать у меня, — говорил он, при этом сам запер дворницкую на замок, причем ключ оставил у себя.