– Убежал? – выпаливаю я. – Так ты это называешь? Подталкивать меня к тому, чтобы стать тем, кем суждено было стать Джону? Каждый чертов раз напоминать мне, что мне никогда не стать таким, как он. Что я никогда не буду достаточно хорош. – Я сжимаю кулаки, борясь с желанием ударить ими по стене. – Взгляни на меня, – вскинув руки, говорю я уже громче. – Я – один из лучших игроков НХЛ, но никто из вас этого не замечает. Никто из вас не готов признать, что я воплотил в жизнь каждую из ваших гребаных целей. Но вам все мало. Ведь все это сделал не Джон.
– Хантер. – Из соседней комнаты слышится низкий, полный предупреждения голос отца. Он всегда испытывал неприязнь к проявлению чувств.
– Дорогой, – повторяет это сдержанное предупреждение своим умиротворяющим тоном мама. – Не расстраивай отца. У него больное сердце.
– Похоже, в этом доме все больные, – процеживаю я сквозь сжатые зубы, после чего провожу по волосам и разочарованно вздыхаю.
Ничего не меняется.
– День был долгим, – бормочет мама.
– Понял. Ты устала. Он устал. Ночь тоже была долгой, а мне пора выметаться, ведь я нарушаю царящий здесь баланс. – Я снова подхожу к брату, чтобы взглянуть на него перед уходом. Мама выключает лампу, так что свет, льющийся из открытой двери, рисует на ее щеках линии.
Мне остается только смотреть на Джона. На лицо, что когда-то было отражением моего собственного. На спрятанные под одеялом руки, которыми он играл со мной в мяч. На воспоминания, которые я храню в самом сердце, но в то же время ненавижу. На человека, которым я изо всех сил старался стать.
И вот уже в сотый раз я задумываюсь, не лучше ли было бы мне оказаться прикованным к кровати, чем жить с чувством вины за то, что в ней оказался он.
Глава 27. Хантер
16 лет назад
Каждый удар по гвоздю, который я вбиваю в забор, не уменьшает моего негодования.
Еще один гвоздь.
От гнева у меня трясутся руки, так что я роняю следующий гвоздь. Когда наклоняюсь, чтобы подобрать его, понимаю, что сжимал челюсть так сильно, что та онемела.
Я с такой силой колочу по головке гвоздя, который вбиваю в полуразвалившийся забор старика Ватсона, что на выветрившемся дереве остается отметина от молотка.
Чтобы перевести дыхание, я опускаю руки и поднимаю лицо к послеполуденному солнцу. Но переполненный эмоциями, которых не хочу испытывать, я не могу дышать.
Джон не виноват, что идеален. Это я виноват, что не являюсь совершенством.