– Люблю тебя, Джей, – шепчу я, когда он погружается в сон. – Люблю тебя больше, чем ты предполагаешь. – Я не могу отвести от него глаз. Я хочу запомнить черты его лица. Черты, которые мы должны были разделить. Но у меня морщинки от смеха и гусиные лапки от загара, а у него они либо менее выражены, либо вообще отсутствуют. В моих чертах – прожитая жизнь, в его же – жизнь потерянная. Так что я снова и снова прохожусь взглядом по линиям, нуждаясь в том, чтобы очертить их. Нуждаясь в том, чтобы они отпечатались в памяти.
Проблема лишь в том, что пока я сижу здесь, спокойствие, что дарит мне Джон, съедает обида.
На родителей. На мир. На чертова Бога и судьбу и на все остальное, потому что Джон там, а я здесь.
Убедившись, что он уснул, я поворачиваюсь к маме. Она сидит в кресле у изножья кровати и смотрит какое-то ТВ-шоу, которое я едва могу слышать.
– Вы не приехали перед игрой, как планировали. Я все подготовил для него.
– Хантер. – Мое имя – вздох, полный сожалений, который обвивается вокруг моей злости, точно токопроводящая проволока.
– Я планировал опустошить арену и вынести кресло на лед. Чтобы он снова смог прокатиться…
– Он слишком болен, чтобы…
– Он не может заболеть еще сильнее, мам. – Я встаю и начинаю расхаживать по комнате, чтобы унять гнев.
Или, по крайней мере, пытаюсь.
Прямо сейчас он, черт возьми, совсем не намерен униматься.
– Господи, да позволь ты ему насладиться тем, что у него еще осталось. – Я провожу рукой по волосам и отворачиваюсь от чертовой витрины с трофеями.
– Ну ты же знаешь Джона, – взмахивает она рукой так, будто мы обсуждаем погоду за окном. Мама встает и направляется к месту, которое я освободил. Она неторопливо заправляет руки Джона под одеяло, чтобы те не замерзли. – У него свой распорядок, так что ему очень сложно от него отклониться. Он расстраивается и…
–
– Ну уж нет. – В голосе мамы слышится вызов, который никак не смягчает натянутая улыбка, которой она меня одаривает. – Мы его опекуны. Так что мы будем решать, что для него лучше.
Я могу лишь смотреть на нее в ответ на тонкий, но язвительный упрек и размышлять, слышит ли она сама, что говорит. Осознает ли она, что в тот день потеряла сразу двоих сыновей, потому что махнула рукой и на меня. Она посвятила свою жизнь Джону, позабыв, что и я нуждался в ней, хоть и по-другому.
В груди появляется боль, которой я никогда раньше не чувствовал.
– Может, я хотел, чтобы вы приехали пораньше, мам. Может, я хотел, чтобы вы остались после игры. Может, я хотел, чтобы ты или папа увидели… – Ненавижу то, как срывается мой голос. – Знаешь что? К черту все. Просто к черту.
– Джон должен быть на первом месте. Ему нужно было принять лекарство, так что я отвезла его обратно и…
– Знаю. – Все бесполезно. В ночь аварии я потерял возможность что-либо от них требовать.
– Нам не следует повышать голос. Джону нужно отдохнуть, – говорит она, пытаясь выпроводить меня из комнаты.
– Я хотел увидеть его сегодня, мам. Как хотел увидеть тебя и папу. – В этом доме, который больше не кажется моим, я поворачиваюсь к ней лицом. – Я не смог провести с ним хоть немного времени, потому что ты не приехала пораньше, как обещала. Ты не позволила ему встретиться с командой. Ты не…
– Ты просто не понимаешь, как обстоят дела,
Ну вот, приехали. Мое имя произносится с такой порцией насмешки, что не думаю, что она вообще его слышит.
– Понимаю. Во мне ты видишь того, кем Джон мог бы стать. Смотришь мне в глаза и понимаешь, что все – его жизнь, твоя и моя – изменились…
– Ты не имеешь права себя жалеть, – отрезает она, снова напоминая мне, почему я планировал посвятить весь день рекламе команды. Почему я каждый раз надеюсь, что что-то изменится, когда я приеду домой, а потом страдаю из-за того, что ничего не поменялось.
– А что насчет тебя, мам? Ты уволила всех сиделок, которых я нанял, чтобы тебе помочь.
– Никто не будет заботиться о моем сыне, кроме меня.
– Тебе нужно почаще выходить из дома. Вернуться к преподаванию или найти что-нибудь еще. – Возможно, я снова произношу слова, которые точно приведут к ссоре, просто чтобы иметь причину уйти. Может, я бужу спящего медведя, только чтобы выбраться из этого дома. Потому что тогда я снова смогу дышать.
– Мы обсуждали это сотни раз. Ты, может быть, и убежал… но мы – нет.