Трудно отпустить

Хорошо, что я ничего не сказала. Хорошо, что не позволила себя отвлечь и не дала ответов, которых он, возможно, и не ожидал.

– А сам ты не хочешь мне что-нибудь сказать? – спрашиваю я, упирая руки в бока.

– Подобное предложение не сулит ничего хорошего. – Хантер, уже готовый держать оборону, скрещивает руки на груди.

– Ты первый начал, так почему я не могу спросить тебя в ответ?

Его раздраженный вздох заполняет тишину вокруг нас.

– Слушай, вечер вышел замечательным. Нам было весело. Мы не поубивали друг друга, что можно считать бонусом, но в то же время это нервирует, потому что… это же мы. – Он усмехается, но в этом смехе чувствуется усталость. – Просто не пытайся ничего разузнать и не порти вечер, хорошо?

– Чем планируешь заняться в межсезонье? – уточняю я.

– Ну уж нет, Деккер, – протестующе смеется Хантер. – Мы не об этом говорили.

– Просто… сделай мне одолжение. Пожалуйста. Я… ну прошу тебя. – Когда Хантер пытается уйти, я хватаю его за руку. В ту минуту, когда его плечи расслабляются, я знаю, что он готов мне уступить. – Вопрос без подвоха. Просто скажи, чем планируешь заняться в межсезонье.

– Тренироваться. Ходить в зал. И снова тренироваться. – Он опускает руки по швам.

– А в свободное время?

– Изучать противников и их слабости, смотреть записи матчей. – Он говорит так, словно мне следовало бы самой догадаться. Пусть я и знала ответ, но хотела, чтобы он сам признался.

Чтобы понял, насколько односторонне мыслит.

– А чем еще ты занимаешься, кроме хоккея?

– Чем занимаюсь?

– Да, что еще, кроме вечного хоккея, приносит тебе удовольствие?

На его губах появляется кривая усмешка, и то, как он скользит взглядом по вырезу моей рубашки, заставляет меня покачать головой.

– Мы могли бы подняться наверх, где я покажу тебе, что приносит мне удовольствие.

Мое тело автоматически реагирует на его слова, но я все еще помню, как он отверг меня в прошлый раз.

– Это не относится к делу, – качаю я головой. – Ну правда. Чем еще, кроме хоккея и секса на одну ночь, ты любишь заниматься?

– Сексом на две ночи подряд.

– Очень смешно. Я серьезно.

Хантер пристально смотрит на меня:

– Много чем.

У меня вырывается смешок, который тут же обрывается, ведь Хантер все еще сверлит меня взглядом.

– Ты спросил, почему я пригласила тебя на игру Дартмута. Попросил не ходить вокруг да около… я перестала… – Я каждой частичкой готовлюсь к последствиям того, что собираюсь сказать. Это отражается и в моем судорожном вдохе. – Ты выгораешь, Хантер… Да что там, от тебя одни угли остались. Поэтому тебе нужно как-то перезарядиться.

– Ничего подобного. – Он отвергает мои слова даже физически: будто если отступит на два шага назад, что-то изменится.

– В том, чтобы признать это, нет ничего страшного. Никто не станет тебя осуждать.

Раздается еще один короткий смешок, когда Хантер открывает и тут же закрывает рот. Однако я вижу панику в его глазах. Слышу ее в вибрации его смеха.

– Только этого мне не хватало. Ты хоть знаешь? Знаешь, какой кошмар мне придется завтра пережить?

– Завтра?

– Знаешь… черт, – рявкает напряженный до предела Хантер. Я все же пробудила его призраков, о существовании которых догадывалась, но не знала наверняка.

Он отходит еще на несколько шагов и сцепляет пальцы на затылке.

– Только этого мне, мать твою, не хватало. Почему ты просто, чтоб тебя, не оставила меня в покое?

– Хантер, я… Мне жаль. Не знаю, о чем ты, но я…

– Верно, ты понятия не имеешь, – грохочет он, злобно смотря на меня. Скорее всего, он даже не замечает парочку, что стоит на другом конце парковки. Но мне не все равно, что они думают, раз за разом поглядывая в нашу сторону. – Ты хоть понимаешь, как глупо это звучит?

– Что звучит глупо?

– То, что я больше не люблю хоккей.

Его слова ошеломляют. Выгорание из-за неумолимой природы спорта и стремления стать в нем лучшим совсем не то же самое, что ненавидеть этот спорт. Но теперь, смотря на мучения Хантера, я понимаю, что он не видит этой разницы… и это разбивает мне сердце. В его глазах стоят слезы, отягощенные смесью стыда, замешательства и гнева. Будто признание в том, что ему больше не нравится хоккей, лишило его личности и он не знает, кем теперь быть.

Я мечусь между тем, чтобы проявить строгость или сочувствие, но понимаю, что ни то, ни другое не поможет. Сделав к нему шаг, я пытаюсь успокоить его.

Я больше не люблю хоккей.

– Ты же не серьезно…

– Еще как, мать твою, – кричит Хантер, вскинув руки. – Но за этим кроется намного больше. Больше, чем я могу объяснить.

То, как ломается его голос на последнем слове, поражение, сквозящее в его позе, едва не уничтожают меня. Мне хочется обнять Хантера, унять боль, что застилает его глаза.

– Попробуй, – делаю я еще один шаг. – Я рядом. Я…

– Что ты? Будешь навязывать мне, что нужно смотреть на все позитивно? Взмахнешь волшебной палочкой и все снова станет идеальным? Без обид, Декк, но это последнее, чего я от тебя хочу. Сломанное уже не восстановить. От нанесенного ущерба не избавиться. Мне остается только плыть по течению и делать все возможное, чтобы не утонуть.