Трудно отпустить

Мы устраиваемся в дальнем углу, чтобы спокойно пропустить стаканчик. Удивительно, что эта игра протянула так долго и никто еще не узнал Хантера.

– Сегодня ты пьешь, а я развожу нас по домам, – со смешком делаю я глоток диетической колы.

– Почему ты смеешься? – интересуется он.

– Просто думаю о той бедной леди. Она пребывала в таком замешательстве, пока мы не убедили ее, что ты брат-близнец Хантера Мэддокса.

В его улыбке сквозит грусть, и я тут же жалею о сказанном. Возможно, я была слишком увлечена игрой, чтобы заметить, но теперь я отчетливо вижу это.

– Прости. Я не хотела… Как дела у твоего брата? – спрашиваю я, чувствуя себя полнейшим ничтожеством. Мне известно только то, что Хантер очень ценит брата и что того парализовало после аварии, в которую они попали, еще будучи подростками.

Хантер редко говорит о Джоне. В интервью и непринужденных беседах он оставляет все, что связано с братом, за кадром. Случись нечто подобное с одной из моих сестер, особенно с близняшкой, я вела бы себя так же.

– С ним все в порядке. – Хантер делает глоток и оглядывает развлекающихся посетителей. – Ты быстро управилась с той дамой, Кинкейд, – замечает он.

– Спасибо.

– Ты просто создана для этой работы.

Раздаются радостные возгласы, когда кто-то из хоккейной команды Дартмута входит в бар. Лицо Хантера озаряется, когда он смотрит на моего клиента – нападающего Дартмута – и едва заметно качает головой.

– Дай парнишке еще пару лет, и так после игры его будут встречать уже в «Танке».

– Думаешь? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ: парень и правда настолько хорош. Но больше всего я рада, что Хантер согласен со мной в этом вопросе.

– Ага. У парня талант. Мастерство, из-за которого не можешь усидеть на месте и все ждешь, чем же он удивит тебя в этот раз.

– Совсем как еще один нападающий, которого я знаю, – бормочу я, приподняв брови. Я замечаю заминку в его движении, когда Хантер подносит кружку к губам. Но он ничего не говорит. В отличие от многих спортсменов, которых я представляла, он не подстегивает и не ищет похвалы, способной потешить самомнение.

Хантер предпочитает оставаться в тени вместо того, чтобы купаться в свете софитов. Мне всегда было интересно, почему мужчина, столь дерзкий в жизни и столь бесстрашный на льду, прячется от чужого внимания. Как будто он этого недостоин. Даже смешно.

– А как дела у твоего отца? – интересуется Хантер. – Сестры все так же действуют тебе на нервы?

Удивленная его вопросом, я киваю. Раньше мы не вели светских бесед. Это кажется на удивление нормальным, но, может, мы просто ступили на неизведанную территорию.

– Они всегда действуют мне на нервы, но разве не так все и устроено? – Я смеюсь, но вспоминаю, как разговаривала с Леннокс о сидящем напротив мужчине, и меня внезапно охватывает тоска по дому. Конечно, мы с сестрами доводим друг друга до белого каления, но все же приятно знать, что они есть. Что мы можем заявлять, будто ненавидим друг друга, но в нужный момент всегда придем на помощь. – По правде говоря, мы всегда заняты, всегда куда-то спешим.

Он усмехается:

– Это такой вежливый способ сказать, что вы все еще не ладите?

Я провожу пальцами по запотевшему стакану и позволяю воде скапливаться вокруг подставки.

– Мы не то чтобы не ладим, – вздыхаю я, пытаясь подобрать такие слова, чтобы тому, кто не имеет к нашей семье никакого отношения, стало понятно. – То есть мы беспокоимся друг о друге, но у нас много обид. Я… Я не хотела заменять маму, когда она умерла. Отец был занят клиентами, чтобы обеспечить нас всем необходимым. Так что как старшая сестра… Да, у нас была няня, но по какой-то причине именно я устанавливала правила и следила за соблюдением дисциплины.

– Должно быть, было сложно потерять мать в столь юном возрасте.

Я отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на пузырьках, поднимающихся в моем стакане. Чего никто не понимал, так это того, что у меня не было времени скорбеть. В один день мама была полностью здорова, а на следующий – неожиданно скончалась от аневризмы. Я помню, что чувствовала себя потерянной и одинокой. У меня было столько обязанностей, во мне бушевало столько эмоций, сколько многим подросткам и не снилось. Но никто и не догадывался, что каждую ночь я плакала. Никто не видел, как я переворачивала подушку, потому что наволочка становилась мокрой от слез.

Никто не знал, насколько безнадежно одинокой я стала.

– Это было опустошающе, – морщу я нос, чтобы сдержать слезы, а затем, уже привыкшая, прогоняю печаль. – Для каждого из нас.

Когда мы с Хантером встречаемся взглядами, я вижу сочувствие, которого не получала от него раньше. Но как бы мне ни было приятно, я рада, что он рушит момент, говоря:

– Почему твои сестры не догадались, что ты просто проявила инициативу? Они же достаточно взрослые, чтобы понимать, что к чему.

– Уверена, они все понимают… Мы все пытаемся оправиться от травмы, но загвоздка в том, что мы чертовски разные. Как будто мы – направления на компасе, которые совпадают лишь в редких случаях. Хотя нас все устраивает. Благодаря нашей индивидуальности каждая сумела в чем-то помочь отцу…