Трудно допросить собственную душу

Но реакция девицы оказалась совсем другой, чем он думал. Она смотрела уже не враждебно, не проклинала его, не дергала рук, даже рот у нее приоткрылся… В конце концов она очень серьезно спросила:

— Вещь краденая?

— Да, — ответил он.

— Ясно… — прошептала она. — Пусти руки, ну пусти! Я ничего не сделаю!

Но он покачал головой. Она вздохнула:

— Не веришь?

— Ты мне тоже не веришь. Я тебя уже сто раз спросил — где та вещь?

— Какая? — хитро сощурилась она.

— Хватит дурочку ломать! — Он так сжал ее руки, что какая-то косточка хрустнула, девица взвыла от боли, лицо перекосилось, из глаз брызнули слезы. Он не чувствовал к ней никакой жалости, она была для него чем-то вроде насекомого, огромного богомола с уродливыми клешнями, с которым можно сделать только одно — растоптать, чтобы выдавилась желтая кашица из твердого брюха… Ему было даже противно держать ее руки, а от ее дыхания его просто тошнило.

— Ты мне руку сломал… — прерывисто прошептала она. — Господи, ты что, озверел совсем?! Ну прошу тебя, ну пусти, ну миленький.

— А, теперь я миленький! — злобно ответил он. — Ничего, переживешь! Где та вещь? Что она тебе принесла? Часы?

Она кивнула. Он вздохнул, немного ослабил хватку, ее руки безвольно повисли в его пальцах. Она больше не сопротивлялась, только смотрела на него отчаянными глазами, которые от боли стали просто огромными.

— Золотые часы с бриллиантами? — продолжал он.

— Да, да! Мне больно.

— Я же больше не давлю!

— Ты мне руку сломал, правую, подлец… — ныла она, не сводя с него глаз. — Всегда я страдаю из-за этой твари! Всю жизнь она мне исковеркала…

— Ты это про кого? — удивился Феликс, но она не ответила. Ее руки повисли совсем безжизненно, ему стало тяжело их держать, и он решился отпустить их. Они упали на полные колени, туго обтянутые халатом. Девица всхлипнула, повесила голову. Он настойчиво повторил: — Значит, часы?

— Да, часы. Могу их тебе продать.

— Не надо. Что она еще принесла?

— Больше ничего.

— Врешь! — Он замахнулся и ударил ее прежде, чем понял, что делает. Ее голова дернулась, запрокинулась от резкого удара, из носа сразу побежала кровь. Алая струйка смотрелась на ее бледной коже как мазок красной краски и жалости не вызывала. Он просто смотрел на это перепачканное лицо и повторил: — Что еще она тебе принесла?

— Ничего… — прошептала она, едва двигая губами. В глазах был ужас.

— Врешь, паскуда! — Он замахнулся для нового удара, но она закричала, позабыв об осторожности:

— Да клянусь тебе, ничего не принесла! Только часы, будь они прокляты! Не надо!

Он снова ударил ее. Бить было легко, все равно что избивать подушку, с той разницей, что из подушки не течет кровь. Она снова затихла, слезы перемешивались на ее щеках со свежей струйкой крови. На ее темном халате пятна были не заметны, но он видел, как кровь капает с ее подбородка.

— Слушай, ты… — зашипел он, склоняясь над ней. — Если ты не скажешь, я от тебя живого места не оставлю! Отвечай, что еще она тебе принесла?

— Ни-че-го… — проговорила она, борясь с нервной икотой. — Я… не… могу… Прошу тебя…

— Себе сделаешь хуже! — предупредил он и снова занес руку. — Отвечай!

— Да нет же… — Она извивалась в кресле, пытаясь уклониться от надвигающегося удара. — Нет, нет, нет… Ничего, ничего, кроме часов… Боже мой, зачем я купила их! Я тебе сейчас все покажу!

— На хер мне часы. — Он взял одной рукой ее за подбородок, вторую держал наготове для удара. Теперь ей не удалось бы увернуться. — Я тебя спрашиваю, где остальное? Где бриллианты?

— В часах… Часы были с бриллиантами… — прошептала она, и он снова ее ударил. На этот раз она потеряла сознание — он не рассчитал силы. Отойти он не мог да и не думал, что ей понадобится вода, чтобы прийти в себя. Через минуту она начала медленно открывать глаза. Первым, что она увидела, была его занесенная рука и бешеные глаза. Она тихо застонала, потом с трудом сказала:

— Возьми… часы… так…

— Ты меня задолбала, серьезно тебе говорю! Мне не нужны часы!

— А что… тебе… нужно…

— Остальное!

— Какое — остальное…

— Слушай, ты, сука! — Он следил за ее глазами — они то и дело теряли осмысленное выражение. — Я хорошо понимаю, что ты будешь молчать до последнего, дело того стоит. Но это тебе дорого обойдется. Я ведь просто так не уйду. Она нуждалась в деньгах. Деньги у нее появились. Она что-то продала тебе. Говори — что?

— Ча-сы… — Она с ужасом смотрела на него. — Только… ча… сы…

Он снова взял ее за подбородок. Она так и выгнулась в кресле, словно ее ударило током, закрыла глаза, затряслась. Ему стало противно, и он едва не отпустил ее, но сдержался. Снова повторил:

— Что она тебе принесла? Если опять скажешь, что часы, я тебе голову разобью, клянусь! Я не шучу, ты меня достала! Тебе все равно деваться некуда, отвечай! Что? Почему ты молчишь?

Она так и сидела с закрытыми глазами, только ресницы дрожали — мелко-мелко.

— Она тебе пообещала какие-то проценты от продажи? — продолжал он. — У тебя ведь не может быть таких денег, чтобы ты могла это купить… Может, она дала тебе это на реализацию? Просила продать? Ну, что это было?

Она молчала. Он в отчаянии повторил: