Трудно допросить собственную душу

— Знаешь, девочка моя, — совершенно серьезно заявил он, встретив этот взгляд, — я тебя сразу хочу предупредить. Если про нас пойдут какие-то слухи, ты сама понимаешь, никакой победы в конкурсе. Если художник протягивает свою любовницу, это ломает его репутацию. Не говоря уже о девушке.

— Но я не твоя любовница. — Она впервые назвала его на «ты», впервые говорила совершенно открыто. — Пока нет.

— Ну ты даешь! — тихо прошептал Саша, округляя глаза. — Жмешь на газ, верно? Ты, наверное, думаешь, что если ты не переспишь со мной, я тебе не помогу с конкурсом? Так обо мне думаешь, да? Этакий Серый Волк, который ест Красных Шапочек?

— Почему?.. — искренне удивилась она. — Я вовсе не думаю, что тебе это надо. Наоборот, я по всему вижу, что тебе до меня нет дела.

— О боже мой… Говори тише. — Он досадливо посмотрел на дверь.

Она испугалась, сложила руки на груди, как бы умоляя его не сердиться, и быстро зашептала:

— Саша, ну пойми, я не ради конкурса! Я сразу, как увидела тебя тогда, все поняла! Знаешь, как я страдала! Ты на меня кричал, даже ударил как-то раз…

— Серьезно? — Он озабоченно нахмурился, пытаясь вспомнить. — Слушай, ты не придумала?

— Нет, ударил, когда я умывалась с мылом… — счастливым голосом напомнила она, словно речь шла о букете роз. — Клянусь тебе, мне никто не нужен, никто, я никого, кроме тебя, видеть не могу! Мне и конкурс не нужен, правда! Ну наплюй ты на конкурс, если мне не веришь! Хочешь — прямо сейчас, прямо здесь?!

— Я не думал, что ты такая… — пробормотал он. — Такая тихоня, такая…

— Только не говори «Снегурочка»! — поморщилась она. — Мне эта кликуха уже надоела! Знаешь, пока я не встретила тебя, я сама не знала, какая я… Но я поняла, что могу очень многое сделать, понимаешь? Ради того, чтобы ты…

— Тсс!

— Я говорю тихо, — возразила она, косясь на дверь. — Она может подслушать?

Олеся уже говорила так, словно они стали любовниками, принимала его в сообщники, и он не отвергал этого тона. Смотрел почти весело, тоже входил в игру.

У Олеси дух захватывало, когда она видела его глаза. Совершенно обычные голубые глаза? Бросьте! Совершенно необычные, хотя бы потому, что она их любила!

— Что будем делать? — спросила она, улыбаясь ему чуть-чуть, уголками губ. Такой улыбки у нее раньше не было, она родилась вот только что, у него на глазах — улыбка обольщающей женщины, женщины счастливой. И все ощутимей становилась ее власть над ним — начинающаяся с намека, с откровенного взгляда… Девочка, которая умывалась мылом, которую можно было ударить, обругать, которой можно было вертеть, стремительно превращалась в свою противоположность — Олеся физически чувствовала, как становится все сильнее и уверенней в себе.

— Что делать? — Он шутливо развел руками. — Что с тобой делать, работать надо… Ты сегодня в настроении? Можно сделать пару пробных фотографий.

— Здесь?

— А почему нет? — Он на глазах помолодел, сбросил лет десять, оживился невообразимо. Она восхищенно наблюдала за этой переменой. «Это сделала я, нет, я еще только сделаю это!» — стучало у нее в голове. Больше ни о чем не стоило думать — зачем? Все шло само собой, все шло просто замечательно.

Саша огляделся по сторонам, передвинул один юпитер, велел Олесе встать посреди комнаты, попробовал свет…

— Мы сегодня просто сделаем твое лицо, — бормотал он. — Черт, твоя кофточка…

— Моя кофточка? А что такое?

— Где ты ее купила?

— На «Динамо», — призналась она. — А что — плохо?

— Да нет, для «Динамо» в самый раз… — поморщился он. — Придется ее снять.

— А… — Она лукаво посмотрела на дверь. — А твоя жена?

— При чем тут она?

— Ей не понравится, что я голая. Ведь на мне ничего нет под кофточкой.

— Подумаешь! — усмехнулся он. — Она и не такое видела.

Эти слова отрезвили Олесю. Ясный день померк в окне, юпитер светил словно через черный фильтр. «Дура я, у него было сто таких девчонок, как ты, и чего ты себе вообразила! — ругала она себя, снимая кофточку, швыряя ее в угол. — Идиотка! Молчи теперь!»

Саша принес свою камеру, навел объектив на Олесю, пристроился чуть ниже, присел, выпрямился, вздохнул.

— Ну и что это значит? — спросил он своим рабочим голосом. — Почему такое кислое лицо? Лимоны рекламируешь?

— Макароны, — мрачно ответила она.

— Для макарон у тебя фигура не та, — издевательски заметил он. — А серьезно, почему? Я что-то не то сказал? Ты меня больше слушай.

Она молчала, только поводила глазами по комнате, стараясь не встречаться с ним взглядом. «Расплачусь сейчас, — подумала она. — Вот он обрадуется! Удачный будет кадр! Бессердечная свинья, вот он кто… Ему нужно только мое лицо на бумаге, только свое профессиональное честолюбие… Он, видите ли, меня открыл! Подумаешь, счастье! Спокойно, не реветь!» Она подняла подбородок повыше, это было старое испытанное средство на такой случай. Действительно стало полегче.

— Олеся, — прежним деловым тоном заявил он. — Если так пойдет дело, нам придется попрощаться.

— Угрозами ты ничего не сделаешь, — ответила она. — Мне все равно.

— Да что с тобой?