Трое

— Испугался! — признается Сашо. — Любой испугается… Целых семь километров! А платформа в середине состава, даже ближе к концу… весь дым на меня… вспомнил я железнодорожника, который рассказывал, какая адская духота над вагонами в горных туннелях… Надо было решать: прыгать после первого же туннеля, или же продолжать ехать… И когда я уже решил было прыгать, в голову мне пришла мысль… не проверка ли это… гожусь я или не гожусь!

Иван снова улыбается. Нет, не стоит его перебивать.

Снова присел между камнями. Вдруг он спохватился, что мокрый пиджак в сущности мог бы сослужить ему службу. Будет дышать через него. Так воздух будет очищаться от копоти. Только он устроился, как опять раздался грохот. Очередной туннель. Сначала — ничего особенного. Ему даже было приятно, что над ним не холодное небо. Время от времени где-то сбоку мелькали и сразу же исчезали в темноте огоньки. Туннель был освещен. В тусклом свете Сашо видел густой дым и плотнее прижимал к лицу мокрую полу пиджака.

— Еще немного! Еще немного! — говорил он себе.

Запах гари становился невыносимым, все труднее было дышать. Пахло окисью углерода, тем синеватым отвратительным газом, из-за которого он чуть не получил двойку по химии. Ему становилось дурно. Не есть ли жизнь человека сплошная проверка? Проверка — кто родился на земле, чего он стоит, годен ли он, здоров или же сдаст при первом же испытании?

Стиснув зубы, парень ждал конца туннеля. Этот был самый большой. Но, если бы были и длиннее, он все равно бы выдержал.

— Если бы в ту минуту мне нужно было совершить что-нибудь необыкновенное, такое, что человек делает раз в жизни, даже наизусть выучить твою математику, то я был бы готов и на это! Злоба кипела во мне, брат. Думал, если потребуется, и паровозу голову сверну, как головку репчатого лука!

— Только в ту минуту! — замечает Иван.

— Для меня это было очень важным! Никогда до этого я не подозревал, что способен на такое! Понимаешь!

— Понимаю! — Иван вспоминает скалы Лакатника. Не то же ли самое это чувство. Человек пробуждается ото сна инерции?

— Не легко мне было! — говорит Сашо. — Проехали еще несколько туннелей! В одном из них я чуть не задохнулся…

Его мучил холод в желудке. Странный холод, словно в нем притаилась чужая рука, готовая в любой момент растопырить пальцы. И не менее неприятное чувство было в горле, от противной угольной пыли, которую он не мог выплюнуть изо рта. Потом — боль в висках. Ему казалось, будто он не человек, а нечто раздавленное и не совсем уничтоженное.

Долгое время после того, как поезд миновал последний туннель, он не мог прийти в себя… В сознание его привел утренний холод.

Только тогда к нему подошел рабочий с тормозной площадки. Он заметил «зайца» на предыдущей станции. Парень посмотрел на него твердо, полный решимости, если будет необходимо, сбросить его с платформы.

Тот смеялся.

— Мать моя родимая, из-за каких-нибудь пяти левов, на какую обезьяну стал похож!

— Из-за пяти левов? — отрезал Сашо. — И за пятьдесят левов никто бы не решился на такое путешествие!

Железнодорожник призадумался. Это был пожилой человек.

— Еще немного осталось, — сказал он. — Запрещено, да уж ладно. Так и быть, иди ко мне!.. — может, не заметят…

Парень пошел за ним. Вошел в небольшой тамбур и свернулся на лавке.

Рабочий накрыл его тяжелой меховой шубой.

— Запрещено… — опять сказал он… — если кто тебя увидит, скажешь, что работаешь по ремонту… — дал ему сигарету.

Какая сигарета! Она стоила всех выкуренных им до этого сигарет.

— В Софию? — спросил железнодорожник.

— Да.

— Тебе повезло! Мы направляемся прямиком туда! — рабочий наклонился и подал ему бутылку с водой.

— Вымой лицо! На арапа похож!

Парень наклонился наружу и одной рукой плеснул в лицо воды. Потекли мутные струйки.

— Еще! Еще! — сказал за его спиной железнодорожник. Вода кончилась. Парень вытер кое-как лицо и сел на лавку рядом со своим новым знакомым.

Уже было совсем светло. Ясно просматривалась вся местность. Но что видел беглец?

Покрытые снегом высокие скалистые горы — грозное вечное безмолвие.

Туманная снежная равнина — клочок смятой бумаги, на которой ничего невозможно прочесть.

Плоское ровное небо — саван мертвеца, рабская покорность судьбе.

И поезд — галоп уродливых секунд, грохочущих по рельсам — та-ка-та-ка… та-ка-та-ка…

Рабочий молча смотрел на него. С еле уловимой улыбкой.

«Знаю, что у тебя на душе, очень хорошо знаю, со всеми случалось».

Парень тоже улыбнулся. Он не знал, что сказать. Почувствовал, как отошло горло. Он был в закрытом тамбуре, рядом с человеком. Не под открытым небом…

— Попробуй уснуть! — сказал рабочий. — Когда приедем, я тебя разбужу! — и опять накрыл его шубой.

Он поднял ее высокий воротник, чтобы скрыть слезы… человек плачет не только от боли или радости…

— Завернись, простудишься! — говорит Иван. — Курить не хочешь?

— Давай! Брось и спички!

— Ну и твердые же! — говорит Иван. — Словно карандаши делают!

— Который час?

— Не знаю! Какое это имеет значение…

— Огонек в углу, у окошка, вспыхнул пару раз.