Триумфатор

– А чему ты удивляешься? – в свою очередь не понял Симон. – Она полностью принимает последствия своих шагов. Не выкручивается. Не перекладывает вину на других. Не говорит, будто весь свет плохой. Несет ношу. Знаешь, как важно отвечать за свои дела? Только так Бог и водворяется среди людей. Когда они полностью осознают и принимают расплату. Не бегут. Значит, готовы к большему. Увидеть этот мир таким, каков есть. – Старик потрепал гостя по голове. – Я бы за эту девушку держался, сынок. Она сильная, – и, оставив Руфа в полном онемении, ушел.

Потом был разговор с Юнией. Она выглядела растерянной, но решительной – как ей удавалось соединить несоединимое? Стояла на своем. В ней новая жизнь – на эту жизнь никто не посягнет. Только вот искала у Руфа поддержки, как у старшего и сильного. Сама все решила, а от него ждала подтверждения правильности своих шагов. Лихо!

Тем не менее, Руф, как последний назаретянин, повторил ей все, что сказал Симон, только своими словами. Утешал, вытирал слезы, говорил, что она в любую минуту может опереться на него, что он, если надо, будет ребенку как дядя.

Вот так его душу выгнули две силы: жители катакомб и слабая с виду, но упрямая девушка. Ну, какой дядя, если он и приходит-то сюда тайком? Мучился. Боялся за нее. Знал, что вот сейчас, когда он пьет с товарищами, играет в кости, сменяется с караула, ходит в термы, она противостоит родителям, а те давят на нее, ругаются, называют недостойной.

Только потом Руф узнал, что у Юнии был жених – сенатор Помпон – который первым же и отвернулся. За срыв такого выгодного союза дочь особенно сильно распекал Варрес. Она держалась.

Время от времени посылала за ним. Быстро говорила у фонтана и исчезала в доме. Больше всего боялась, что кто-то заметит и решит, будто он отец ребенка. Брат так брат. А вот Руф был уже готов взять ее, как есть, с младенцем. Посадить на волчью шкуру у очага, накормить свадебной айвой.

– Кто признает ребенка, когда он родится?

– Никто, – Юния развела руками: мол, понятно же.

– Хочешь, чтобы он рос не гражданином?

По ее измученному лицу было видно, что она уже ничего не хочет.

– Я признаю, – Руф поборол свой страх. – Пойдешь за меня? Не бойся, я тебя не трону. Пока не захочешь. А не захочешь, и вообще… – Тут он врал, потому что надеялся, что, в конце концов, она полюбит и пожелает его.

– Нет, – сказала Юния. – Я не могу возложить на тебя такое бремя. Зачем я тебе такая?

Реф хотел возразить, но остановился. И, правда, зачем? С ума он, что ли сошел? Надо думать о себе. Потом ругал себя последними словами. Именно она и нужна! Из всех одна.

Хотел снова прийти, все объяснить. Но случилась беда – ее папаша напился и избил дочь, дескать, отказала Помпону, а сама… Она долго болела, потеряла плод.

Рабыня, которую Юния обычно посылала к нему, сбивчиво рассказала правду.

– Она добра с тобой? – Руф сам не ожидал от себя такого вопроса.

Рабыня даже поперхнулась: обычно о таком не спрашивают.

– Лучшей госпожи у меня не было, – помолчала, – И не будет.

Руф ужаснулся: неужели дела так плохи?

– На все воля богов. Может, сжалятся над ней. Надо принести жертвы.

Не надо. Теперь-то Руф знал, что делать. Взмолился огромной, до небес, Матери: «Ну, прости, прости, дай мне эту женщину. Побитую, больную, обесчещенную – любую». Она его все. Душа души. Ребенок. Без нее он ничто. Никому не нужен. Никому не в радость.

Побежал к Симону.

– Забирай ее, – твердо сказал старик. – Мы укроем. Если Бог даст, поправится. А не даст – хоть умрет среди добрых людей.

Легко сказать: забирай. Его никто не подпускал к дому, и сама Юния не звала, была в беспамятстве. А когда пришла в себя – никого не узнавала, думала только о ребенке. Все, что Руф мог сделать, это дождаться цензора Максенция Варреса у Сената, подкараулить, когда рядом не было ни ликторов, ни рабов, и хорошенько врезать. «Драться ты будешь! Бить беззащитных беременных женщин!» Подерись с мужчиной. Бежать?» Он оставил папашу возлюбленной лежать носом на брусчатке, вернулся в инсулу и долго думал, правильно ли поступил? Ведь Варрес почти не оказывал сопротивления. Трус. Только трусы бьют тех, кто слабее.

Огляделся вокруг. «И сюда я приведу Юнию?» Сюда – не сюда, ближайшие дни показали, что не об этом следовало думать.

Снова прибежала рабыня. Сказала, что госпожа повадилась дышать лавром. Только так все забывает. Этого он уже не выдержал.

– Проводи меня в дом. И будь готова. Она сама ничего не соображает. Я ее унесу.

– Тогда и я уйду с ней, – сказала девушка. – Ее хватятся, обвинят меня. Затравят собаками. У Варреса это водится.

Вечером он унес Юнию, как мешок через плечо. Рядом семенила рабыня с двумя узлами – вещами хозяйки. Привел беглянок сначала к себе в инсулу, потом перекочевали в катакомбы. Сам ушел – ему на службу. Часто-часто бывал у них. Каждый раз видел: ей лучше. Сердце становилось на место хоть на краткий миг, пока был рядом.