Триумф

Глава 5 ПИСЬМА О ПОМОЩИ

1

Он закончил исторический факультет МГУ Ему почему-то нравилась эпоха варварства. Варварство вдохновляло его. «Это такая сила, открытая пассионарность, дикая, без прикрас», – говорил он мечтательно. Его звали Альбертом. Армянское имя при славянской внешности. Карие глаза, светлые волосы, отличная фигура. Никакой сверхъестественной популярности у женщин Альберт не имел, он был симпатичный, но немножко холодноватый, отстраненный. Смотрел немного сверху. Через головы. Не фокусировал взгляд и не улыбался заискивающе.

И много говорил про варваров, пассионарность и Гумилева. Но все-таки с большим пиететом – про варваров.

В среднем студенты его не очень любили, он казался каким-то неживым. Робот. Вроде бы у него были чувства, эмоции, интересы, но они еще больше подчеркивали механистичность того, как он рассказывал. Казалось, где-то в районе шеи в него вмонтирован чип, на котором записана вся информация. В нем не чувствовалось ни человеческой теплоты, ни человеческой слабости. Наверное, он мог бы жить вечно… Мы иногда сознательно приплетали варваров – ни к селу ни к городу, когда становилось пугающе холодно, особенно в промозглые осенние дни, когда из окон аудитории нещадно дуло. Он рассказывал про варваров, про их обычаи, в эти моменты становясь будто выше ростом, глаза его сверкали, а мы, больше наблюдая, нежели вникая в подробности, отогревали озябшие пальцы.

Он говорил про силу, мощь и сам будто становился сильнее. Его ровный и потому неприятный голос куда-то пропадал, теперь он говорил быстро, словно боялся не успеть, мысли опережали течение речи. Интонировал, в его походке из угла в угол появлялось что-то танцующее. Альберт (Альбертович? Или Иванович? Там было какое-то несоответствие) гарцевал.

Мы так и не поняли его загадки, пока в один из дней – весенних, теплых, не внушающих ничего, кроме безграничного оптимизма молодости, – не увидели в фойе его фотографию и пару гвоздик рядом. Альберт взял и умер. Мне кажется, ему было не больше сорока.

Он умер, и мы в силу молодости и оптимизма должны были сразу о нем забыть. Но нет. Эта смерть ошеломила нас. Мы не обсуждали ее между собой, не могли себе признаться. Не то чтобы мы скучали по живому человеку, страстно рассказывающему не нам, а скорее себе о том, что происходило раньше в этом мире. Просто мы не могли понять, как это так – механизм испортился и сломался в одночасье. Болел ли он или это была внезапная смерть, мы так и не узнали.

И вот с этих пор я задумался. Прошло время, я прочитал Ницше, мне показалось, что все это близко – идея сверхчеловека, варвара, пассионария. Она манит тех, у которых нет сил для ее воплощения. И тех, в ком живет болезнь, еще не выявленная.

Наверное, покажется, что ничего такого в этой истории нет. Но мне она почему-то запала в душу. В то время я дал себе несколько обещаний – что каждый день буду дышать полной грудью, не буду делать того, что мне не нравится, буду поступать по совести, женюсь по любви и всегда буду настоящим. В общем, многое из того, что было тогда, позабылось. Да и жизнь нас всех изрядно побила. И мысли были разные…

Но всегда есть те, у которых дела идут гораздо хуже. И с этой точки зрения ваша концепция правильная. Буду следить. Вы молодец.

2

Я родился в Башкирии, в деревне. Отца я никогда не знал, вроде бы он был из Уфы, а может, и нет. Я как-то не старался узнать. Мать была очень серьезной, строгой, все в деревне ее уважали. Но она умерла рано, и, видимо, поэтому все дальше и пошло так. Мы с братом остались одни. Мне было пятнадцать лет. Помню, тогда это горе мы спокойно приняли, брат начал пропадать по знакомым, но и раньше так было. Сейчас я думаю – как мы так спокойно все это пережили? Наверное, не понимали. А что было дальше? А дальше было как у всех – или ты со всеми, или против всех. В деревне был магазин, там с утра околачивались мужчины. Можно было жить как все, можно было возомнить из себя и уехать. Возможно, если бы не мама, я бы остался, пытался бы быть не таким, как все, раз мама была не такой, как другие. Но тут у меня выбора особенно не было.