Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Гудула напрасно старалась разжалобить Отшельника. Его броня превосходила в прочности те камни, которые разбивали солдаты по его повелению. Великий прево прошёл превосходную выучку и, если оставалось в его душе нечто человеческое, всё это давно выбили умелые наставники. Не раз король, позвав Тристана или Оливье ле Дэна, спускался в подземелья Плесси, где держал узников. Кардинал Ла Балю одиннадцать лет провёл там в крепившейся к потолку клетке, не позволяющей выпрямиться в полный рост, раскачивающейся при попытках пошевелиться. Большинство узников, не вынеся пытки, сходили с ума через пару месяцев, а Ла Балю просидел так одиннадцать лет. Вильгельм де Горакур, епископ Верденский, четырнадцать лет томился в Бастилии, в деревянной клетке, обитой листами железа, лишённый возможности разогнуть спину, с чугунным ядром, прикованным к ноге. Ирония судьбы состояла в том, что такие клетки придумал сам же епископ. История знает случаи, когда орудие пытки пробуют на его создателе, когда строитель тюрьмы оказывается первым заключённым. Тристан видел Ла Балю, епископа Верденского и других несчастных, утративших человеческий облик, молящих о милосердии. Король подносил горящий факел к самому лицу заключённого и продолжал, как ни в чём не бывало, беседовать с фаворитами, не обращая внимания на стенания. Тристан не поддавался увещеваниям Гудулы, а стена поддавалась усилиям солдат.

Каменная кладка с грохотом рухнула. Мать, заломив руки, своим телом закрывала брешь, беспрестанно крича. Цыганка забилась в дальний угол.

— Берите девчонку! — велел Великий прево. — Вперёд, Анрие Кузен! Верши своё дело!

Никто не сделал и шага.

— Разве это женщина? — пробормотал один стрелок.

— У неё львиная грива, — отозвался другой.

— Башка Христова! Струсили перед бабой! — бесновался Тристан. Однако и он не решался лезть в пролом. Такого противника, как безумная старуха, он никогда прежде не видел. Так огромный дог не отваживается сунуться к кошке, навострившей когти. — Вперёд! Пора с ней покончить! Полезайте, чёрт вас задери! Первого, кто повернёт назад, я разрублю пополам!

Стрелков не на шутку испугала измождённая женщина с растрепавшимися космами. Но ещё больше пугал их начальник, державший руку на рукояти меча. Они двинулись вперёд. Тогда затворница, встав перед ними на колени, заговорила так кротко, так душераздирающе, что осаждающие вновь остановились. На глазах их выступили слёзы. Гудула говорила, плакала, причитала. Цыганка, за которой гнался Тристан, приходилась ей родной дочерью, украденной пятнадцать лет тому назад. И целых пятнадцать лет безутешная мать молила о чуде, чтобы Господь вернул ей дитя хоть на минуту. Господь внял её молитвам, смилостивился, ниспослал встречу с дочерью. Ей всего шестнадцать, она ещё толком не жила, не насмотрелась на небо и солнце, не узнала любви.

— Реймс, улица Великой скорби! Шантфлери! Может, слышали? — стонала затворница.

Тристан л’Эрмит фыркнул. Он был в Реймсе на коронации Людовика Одиннадцатого. Девчонка тогда ещё даже не родилась. Он не помнил никакой Шантфлери. С какой стати ему помнить непотребных женщин? Он встречал и вдов, и скорбящих матерей. Его жена давно ушла из жизни и он не тосковал по ней ни минуты. Он не питал привязанности к собственным сыновьям, которых видел от силы раз в год. Что ему мольбы полоумной старухи? Однако голос её, надрывный, доносящийся словно из разверстой могилы, что-то бередил в нём. Тристан почувствовал, как перехватило дыхание, спину обдало холодом. То, несомненно, души убитых, тех невинных, что он погубил, взывали к нему устами затворницы! Тристан вздрогнул. Нечто неведомое застилало ему глаза, горячая капля обожгла щеку. Из глаза лютого волка скатилась слеза. Возможно, первая за всю его жизнь.

— Такова воля короля! — промолвил он охрипшим голосом, торопясь преодолеть слабость.

Цыганку вместе с матерью, цепляющейся за её одежды, выволокли из кельи. Тристан расширившимися глазами смотрел на свою жертву. Его, растревоженного мольбами Гудулы, поразила необычайная красота девушки.

— Ах, чёрт! — прорычал он сквозь зубы.

Цыганка представилась ему статуэткой из тончайшего китайского фарфора. Сейчас её грубо толкнут, разобьют, растопчут в мелкое крошево осколки. Неожиданно оцепеневшая от ужаса девушка подняла голову. Взгляды жертвы и охотника встретились. Сердце Отшельника пронзила острая боль. Не такая, как от меча, стрелы или от кулачного удара. Совершенно другая, незнакомая. Тристан не знал ей названия. Исповедь затворницы взволновала его и теперь в его мозгу, привыкшему к беспрекословному повиновению, шла напряжённая работа. Великий прево находился перед сложным выбором. Он исполнял приказ короля, такой же святой, как воля самого Господа. В стальных лапах палача билась девчонка шестнадцати лет, девчонка с глазами загнанной лани, проникающими прямо в душу.

Анрие Кузен, с трудом оторвав мать от дочери, накинул на шею девушки петлю.

— Нет! Нет! Не хочу! — крикнула цыганка. Тело её обмякло.