Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

— Ч-ш-ш, щенок! Нашего ли это ума дело? Будет как я сказал, а если вздумаешь снова отлучиться из табора, вздую плетью так, что ты долго не сможешь спать на спине. Помни мои слова, Ферка!

Сделав такое внушение, цыганский герцог неторопливым шагом отправился прочь. Он ещё сильнее утвердился в намерении покинуть стоянку и отправиться искать переменчивое счастье.

Тристан, ни на секунду не задерживаясь, чтобы перевести дух или дать отдых коню, которого понукал лететь вперёд, достиг городка Амбуаз. Здесь ему пришлось несколько умерить свой безудержный бег, пробираясь по оживлённой улице, тянущейся вдоль Луары. Прохожие поспешно отскакивали в стороны, испуганно жались к стенам домов, пропуская всадника, ничуть не заботящегося о тех, кто попал под копыта его скакуна. Великий прево был близок к цели: впереди, подобно маяку, устремились ввысь белокаменные остроконечные башни замка Амбуаз. Здесь проживали близкие Людовика: супруга, Шарлотта Савойская, дочь Анна с мужем Пьером де Божё, сын — дофин Карл, его маленькая невеста, а также их многочисленная свита. Здесь, в Амбуазе, на площади Карруар произошла первая встреча дофина с Маргаритой Австрийской, предназначенной ему в жёны. В замке появились на свет дети Людовика и Шарлотты, здесь, в капелле Святого Михаила, король в присутствии пятнадцати баронов огласил устав созданного им рыцарского ордена. Тристан, следовавший за Людовиком, как тень, сохранил в памяти пышную церемонию, сопровождавшую учреждение ордена Святого Михаила, призванного противостоять Золотому руну Великого герцога Запада*.

Проскакав вдоль линии тяжеловесных контрфорсов, плавно переходящих в украшенные витражами окна, королевский кум остановился у восточных ворот, служивших главным входом в замок. В мирном Амбуазе произвело настоящий переполох появление всадника на взмыленном коне: просто так государь не прислал бы Тристана. Анна де Божё, нахмурив тонкие брови, выслушала доклад отцовского подручного о пошатнувшемся здоровье его величества и о том, что король срочно требует к себе монсеньора дофина. Всё в замке пришло в движение и, после кратких сборов, кортеж юного Карла выдвинулся в Плесси-ле-Тур. Принц по привычке сутулился, его пухлые губы подрагивали, ноздри длинного, как у отца, носа трепетали. Его настораживала и пугала предстоящая встреча, томили неясные предчувствия. Он, привыкший к роли пешки, передвигаемой направляющей рукой по шахматной доске, не ждал ничего благоприятного для себя от сурового отца и оглядывался украдкой то на мать, то на сестру, словно искал у них поддержки. Вместе с дофином, королевой, герцогом и герцогиней де Божё ехал и Тристан. Он отказался от предложенных ему пищи и отдыха. Он боялся по возвращении не застать Людовика в живых.

Однако король ещё дышал — более того, рассудок его оставался ясным, а речь, хоть и звучала тихо, всё же не изменяла ему. Людовик не издал ни единого стона, ни единой жалобы. У него не оставалось времени на слабость. Он уже сложил с себя бремя власти, считая правителем сына. Истекали его последние часы в этом мире — ни подручные, ни кольцо Ценобиуса, ни миро из Реймса больше не хранили его бренную жизнь.

Когда в его спальню вошли те, кому он не доверял в последние месяцы, но больше всего хотел видеть возле своей постели, Людовик успокоено вздохнул: верный куманёк успел вовремя и исполнил приказ. Иного и не следовало ожидать от Тристана Отшельника — он бы из кожи вон вылез, но справился с любым поручением, что не раз доказывал прежде. Прерывисто дыша, едва шевеля исхудавшими руками, не в силах оторвать голову от подушки, Людовик говорил. Он оставлял сына, чьего возмужания так и не дождался, поручив его опеке монсеньора де Божё. Он, никогда не живший в мире ни с другими государствами, ни с собственным отцом, ни с вассалами, завещал преемнику оберегать покой Франции, не вступая в противостояние ни с Бретанью, ни с англичанами, удерживающими власть над Кале. Он выбрал людей, достойных находиться рядом с новым королём до его совершеннолетия, отослал часть своих лучников в Амбуаз, отдал распоряжения насчёт своего погребения. Дальновидный монарх всё продумал заранее, даже в таком щекотливом вопросе, как выбор последнего пристанища, выделившись из череды предшественников, спящих вечным сном в аббатстве Сен-Дени.

— Я хочу покоиться в базилике Нотр-Дам, что в Клери. Я так решил. Я обо всём позаботился… Моё надгробие пусть украшает позолоченная статуя. Оливье знает… Запомните, сын мой, имена, которые я вам назову. Пусть эти люди идут в траурном кортеже. И берегите… Людей, которых я оставляю вам. Они будут верными слугами.