Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

Любой другой человек на месте Эсмеральды жестоко поплатился бы за ослушание. Железные пальцы Великого прево, сомкнувшись на горле, разжались бы лишь с последним вздохом казнимого. Но причинить боль цыганке Тристан не мог даже в самом безудержном своём бешенстве. Он, не дрогнув, бросался в бой, штурмовал крепостные стены под ливнем стрел, с одним только кинжалом выходил против дикого вепря. Но он отступил перед цыганкой, взволновавшей его разбойничью кровь. Отступил в очередной раз, разбитый наголову, повинуясь непонятному ему самому побуждению. Одарив девушку взором, какой бросает раненый зверь на охотника, Тристан ушёл к себе, приказав попавшемуся по пути слуге позвать к нему Готье.

Овернец, полный самых мрачных предчувствий, предстал перед господином. Оглушающий удар кулака с лёгкостью сбил его с ног, другой вышиб дыхание, третий безжалостно обрушился на его лицо. Задыхающийся слуга скорчился на полу, разом превратившись из рослого мужчины в слабого мальчишку, не способного защищаться. Да и что значили его усилия против отточенного годами опыта Великого прево? Готье захрипел, набирая в лёгкие воздух. В голове его стоял трезвон. Из разбитого носа текла кровь, заливая грудь. Слуга не издал ни стона, ни крика, ни жалобы. Он не молил о пощаде — этого не позволяла ему гордость истинного овернца. Тристан склонился над поверженным, вцепился в его промокшее от крови сюрко, сбирая ткань в горсть, приподнял над полом.

— Забудь всё, что она тебе сказала, или, клянусь Магометом, я брошу тебя в подвалы Плесси, где крысы сожрут тебя заживо! — приказал он, страшный в своём показном спокойствии.

— Я понял вас, господин! — просипел поверженный Готье. — Я забуду, она не говорила мне ничего!

Он шевельнулся, пытаясь коснуться губами руки, только что нанесшей ему жестокие удары, но Великий прево отшвырнул его, точно щенка.

— Эй, Жак! — крикнул Тристан слуге, поджидавшему за дверью и немедленно явившемуся на зов хозяина. — Запри этого бездельника в подвале, да подержи пару дней на хлебе и воде. И прибери здесь, — брезгливо указал он на пол, где остались казавшиеся чёрными в свете свечей маслянистые пятна. Королевский кум глядел на них, по-звериному раздувая ноздри. Жажда мщения ещё клокотала в нём.

Цыганский табор погрузился в тяжёлую дрёму. Погасив костры, люди забрались в повозки, укрылись тряпьём, тесно прижавшись друг к другу. Тощие псы свернулись клубком, изредка повизгивая или почёсываясь во сне. Спутанные лошади щипали траву. Ферка, мучимый бессонницей, сидел под ивой на том самом месте, где днём красавица Эсмеральда подарила ему несколько сладостных минут. От реки поднялся туман, затрещал невидимый во тьме козодой. Молодой цыган вздыхал, заплетая быстрыми смуглыми пальцами косичку из трав. Ночной покой не остужал его любовного пыла, все его помыслы были полны таинственной пленницей синдика. Внезапно ему сделалось не по себе. Чуткое ухо цыгана уловило едва слышный шорох. Ферка почувствовал чьё-то враждебное присутствие и ледяной, первобытный ужас парализовал его. Некто зловещий — человек ли, призрак или волк — осторожно крался вдоль табора. Он остановился в двух туазах от того места, где притаился цыган.

— Кто здесь? — хотел крикнуть Ферка, но промолчал из опасения выдать своё укрытие и тем самым лишиться головы.

Затаив дыхание, благодаря небо и иву, спрятавшую его за ветвями, он вслушивался, ища подтверждения движениям того, чужого. Ферка вспомнил рассказы, родившиеся у самых первых бивачных костров, жуткие легенды о том, кто бродит по ночам, кто не знает покоя и всё ищет, ищет кровь живого существа, чтобы испить её всю до капли, утоляя ненасытную жажду мести. Мулло* приходит к тем, кто повинен в его смерти или к тем… кто позарился на его собственность. Ферка сжал рукоять кинжала. Он понимал, что стальное жало не поможет ему против нечисти, и, к своему счастью, не знал, что бессильно оно против человека, волей судьбы сделавшегося его врагом. Но всё же так было спокойнее. Рукоять нагрелась под рукой и стала как живая.

Ферка напрягал все свои чувства, но не услышал больше ни единого звука, доказывающего присутствие чужака. Осмелившись, цыган выбрался из укрытия и, предупреждающе выставив вперёд руку с оружием, прокрался ему навстречу. Там, где только что стоял незнакомец, никого не было. Он словно растворился во мгле, заросли скрыли его. Скоро распрямится трава, примятая его ногами, тогда никто не сможет сказать, действительно ли в табор приходил враг, или только привиделся он пылкому воображению юноши.

Стража у городских ворот, разбуженная в неурочный час, солдаты, стерегущие заградительные цепи на улицах, могли бы приподнять покров ночной тайны, рассказать о том, перед кем открываются двери и падают засовы. Однако дозорные приучены держать язык за зубами. Спроси их — так никто не проходил по улицам и уж тем более не покидал города.