Тристан из рода л'Эрмитов (СИ)

— Возможно сбросить этот груз? — уже заинтересованно спросил он. — Есть ли способ хоть облегчить ношу?

— Ты его знаешь не хуже меня, но пока не готов к нему, — печально вздохнул старец. — Тебе предстоит пройти долгий путь к покаянию, но ты должен сам захотеть вступить на него. Однако ты сделал первый шаг, впустив в своё сердце любовь.

— Откуда… — проговорил изумлённый Тристан, чувствуя, как пересохло в горле. — Откуда вы знаете?! — он сбился с шага. — Почему вы называете это любовью?

— Человека, в котором живёт любовь, ни с кем не перепутаешь, — ласково улыбнулся Франциск из Калабрии, обернувшись к собеседнику. — Сумей только отпустить её.

— Я не понимаю.

— Поймёшь, когда настанет время, — кивнул Франциск.

Их уединение было нарушено группой стрелков, обходивших дозором парк. Тристан замолчал, поражённый прозорливостью старца, и за весь остаток пути между ними не было сказано ни слова. Лишь у дверей опочивальни Великий прево тихо произнёс:

— Остерегайтесь Куактье и ле Дэна.

— Какая корысть в старике, который сидит в пещере и питается травой? — беспечно махнул рукой отшельник. — Не беспокойся обо мне, сын мой, и помни мои слова.

Солнце припекало вовсю, но ива, шатром раскинувшая ветви, надёжно укрывала молодую пару от зноя и посторонних любопытных взоров. Почти у самых ног их текли воды Шера, вокруг них качалось буйное разнотравье, в ветвях ивы заливался неутомимый соловей. Невозможно было придумать более подходящего окружения для пары, пожелавшей уединиться, однако девушка, снедаемая беспокойством, хмурилась и отворачивалась от беспрестанно говорившего кавалера, щеголявшего в лохмотьях.

— Госпожа! Госпожа! Время истекает! — донёсся до их слуха тревожный призыв.

— Это Готье! — воскликнула девушка, поспешно поднимаясь. — Я должна идти.

— Постой, Эсмеральда! — умоляюще произнёс юноша, ловя её руку. — Дай мне побыть с тобой ещё немного! Я не налюбовался тобой, не насладился твоим голосом, прекраснейшая из дочерей нашего племени…

— Нет, Ферка, я и без того совершила ошибку, уступив твоим мольбам, — вырвалась цыганка, с грустью взирая на своего смуглого обожателя. — Не хватало, чтобы ты пострадал из-за меня.

Оборванец вскочил на ноги. Его лицо исказила гримаса гнева, губы приоткрылись, обнажив кипенно-белые зубы.

— Да что этот плешивый синдик может мне сделать?! — вскричал он с самоуверенной горячностью, присущей молодости. — Мне, сыну вольного народа? Клянусь небом, я вспорю ему брюхо, если он вздумает опять запереть тебя в четырёх стенах, если он только посмеет задеть меня хоть словом. Я отколочу его слуг, коли он их натравит на меня! Так и знай!

Для пущей убедительности он выхватил из-за пояса кинжал и воинственно взмахнул им. Эсмеральда отступила, умоляюще сложила руки, торопливо заговорила:

— О, нет! Ты не ведаешь, Ферка, кто мой хозяин, но знай: достаточно одного его взгляда — что там! — его имени, чтобы вся отвага слетела с тебя, как шелуха. Он не убоится твоего кинжала. Тебе не одолеть его, ты напрасно сложишь голову. Возьми обратно свои слова, иначе погубишь себя и весь табор. И… И не ищи меня больше, забудь имя бедной Эсмеральды!

— Кто он? — гневно вопросил Ферка, скрежеща зубами.

— Этого я не могу тебе сказать. Прощай! — вскинулась цыганка, выскочив из укрытия, не обращая больше внимания на разочарованного поклонника, обманутого в лучших своих ожиданиях. Она шла навстречу поджидавшему её Готье, чтобы снова возвратиться в дом, ставший для неё тюрьмой. Эсмеральда полагала, что и сегодня проделка сойдёт ей с рук, поскольку Тристан опять остался подле государя, но первым, кого она увидела, переступив порог дома на улице Брисонне, был Великий прево.

— Отвечай-ка, — мрачно произнёс он, — где ты пропадала весь день.

* Синдик — в средневековой Европе: старшина гильдии, цеха.

Привет Коган и Локсу, переведшим prévôt des maréchaux (прево маршалов) как «старшина цеха кузнецов».

** Ферка — свободный.

========== Глава 17. Демон ревности ==========

Силы — молитвами ли старца, стараниями ли медика — капля за каплей возвращались в одряхлевшее тело короля. Первые дни он, повинуясь рекомендациям Куактье, без необходимости не говорил и не двигался, пока не окреп настолько, что смог приподняться, а затем встать и, поддерживаемый ле Дэном, сделать несколько нетвёрдых шагов. Слуги на носилках отнесли его в парк, где Людовик, окружённый фаворитами и псами, возглавляемыми Голиафом, наслаждался солнцем и свежим воздухом. С той поры ему сделалось чуть легче, но лицо, отмеченное печатью болезни, осталось перекошенным. Всё же из этого противостояния король вышел победителем. Вера его в могущество старца из Калабрии укрепилась. Упрочилось также и положение Жака Куактье, который, и прежде не стесняясь в выборе слов, мог отныне говорить с королём как угодно — Людовик прощал ему любую грубость, только б эскулап не оставлял его.