Тридевятые царства России

Ужа – варёный бараний курдюк. У большинства тувинских кланов ужа считается особо почётной частью барана и подаётся в самом начале трапезы самому уважаемому из присутствующих мужчин. Тот должен отведать, разрезать на ломти и подать другим уважаемым сотрапезникам.

Пока в котле бурлит и клокочет, нас приглашают в юрту пить чай. Юрта – особое пространство. Входя в неё, следует знать, что правая сторона женская и гостям там делать нечего. Рассаживаемся на левой стороне, на ковриках. Прямо напротив входа сидит, поджав ноги, хозяин. В прежние времена строго регламентировалось и место, где сидеть, и поза, как сидеть. Чем дальше от входа, тем почётнее. Скрестив ноги, согнутые в коленях, – прилично для солидных людей; молодым и беднякам следует одну ногу, согнув, поставить, а другую положить, поджав. Сейчас всё это уже большого значения не имеет. Но лучше быть внимательным, чтобы не обидеть хозяев.

Сели. Перед нами – банка со сметаной и лепёшки. Тувинская сметана – особая, густая, её режут ножом. Невестка наливает чай в пиалы. Чай непременно с молоком и солью. Он и насыщает, и жажду утоляет. Но прежде чем мы успеваем взяться за пиалы, хозяин достаёт откуда-то большую пластиковую бутыль, полную прозрачной жидкости. Наливает в чашку. Ясное дело: арака. Напиток сей делается путём перегонки из перебродившего молока – хойтпака. И содержит в себе градусы – от семи-восьми до сорока-пятидесяти в зависимости от кратности перегонки. Кара-Сал окунает безымянный палец в чашку, брызгает аракой на четыре стороны – духам. Потом подаёт гостям. Араку положено пить из одной посуды, по кругу. Надо сказать: отличная арака, средней крепости и очень чистая. За аракой идёт уже другой разговор, обстоятельный и неторопливый. Тем более что невестка, сама городская, прилично говорит по-русски и вполне годится в переводчики.

Тем временем хан, рёбра, почки и чореме готовы. Хозяйка вылавливает их и выкладывает на два блюда. Одно, металлическое, подаёт хозяину и нам, другое, деревянное, ставит на женской половине. Из него едят женщины и дети. Подростки в трапезе, кстати говоря, не участвуют. Едим всё руками при помощи ножа. Хозяйка наливает в пиалы и подаёт густую жирную похлёбку из котла, заправив её пшеном. Есть и пить надобно не спеша. Да быстро и не получается: еда уж больно сытная, плотная. Потом и трубки появляются. Курим, разговариваем, понемногу разомлеваем.

Чашка с аракой совершает последний круг, хозяин выливает в неё остаток из бутыли, пьёт сам, а последние капли с размаху выплёскивает назад, через плечо. Пора ехать.

Выходим. Неподалёку от юрты прямо на земле лежит что-то, накрытое овечьими шкурами. Приподнимаем – там целый склад утвари, коей место в экспозиции хорошего этнографического музея.

Деревянная ступа-согааш и к ней пест-бала, тоже выточенный из дерева. Можно не сомневаться, что и сто, и тысячу лет назад кочевники пользовались точно такими же. Выдолбленное из цельного дерева корытце-деспи. А вот вовсе древность: ручная мельница из двух плоских камней-жерновов. Точно такие же находят археологи в комплексах скифского и предскифского времени. Тут же – седельная сумка из кожи, как две капли воды похожая на те, что известны по древнекочевническим памятникам. И кожаные ремешки-тесёмки, узелки на которых сплетены точно таким манером, как это делали древние скифы две с половиной тысячи лет назад. Вещи из той эпохи. Взять их в руки почти так же удивительно, как увидеть живого мамонта.

Прощаемся.

– Четырдым! Ча!

Снова вся молодая поросль сбегается, стоит вокруг. Рукопожатия, улыбки. Садимся в машину, отъезжаем. Метрах в трёхстах от юрты отчётливо видна каменная кладка кургана. Поодаль ещё один. Более двадцати столетий здесь жили кочевники, и жили в общем-то так же, как наш Кара-Сал и его семейство. И сама юрта Кара-Сала стоит прямо на кургане. Если через очаг его жилища провести вертикаль, соединяющую мир живых, мир мёртвых и мир божественных духов, то она пройдёт и через погребение воина-скотовода, умершего две с половиной тысячи лет назад.

На плато