Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Здесь надо заметить, что само словоупотребление у Курбе вряд ли нужно принимать однозначно и слишком серьезно. Вряд ли ему были знакомы дефиниции Шеллинга, и вполне вероятно, что он не особенно отличал аллегорию от символа. Поэтому не будет большой погрешностью, если допустим, что Курбе предносилось нечто вроде «реалистического символизма»… здесь вспомним, что и творчество Сегантини определяют как разновидность «натуралистического символизма». Вообще реализм и натурализм не отделены друг от друга непроницаемой стеной, границы их довольно размыты. Вы также отметили в своем письме, давшем мне импульс продумать собственное понимание реализма, что Золя «называл натурализмом то, что позже получило название реализма». В силу такой — впрочем, неизбежной — размытости понятий в эстетической сфере довольно трудно однозначно определить те методы, благодаря которым реалистические произведения «иногда восходят до символизации».

Гюстав Курбе.

Ателье художника.

1855.

Музей Орсэ. Париж

В случае Курбе, вероятно, корректнее говорить об аллегоризации, однако опять-таки не в традиционно установившемся смысле этого слова. Аллегоричность, буквально говоря, иносказательность, выражается не через общепринятую эмблематику, глубоко противную Курбе, а дана в реалистическом образе, иносказательность которого приоткрывается через созерцание смысловых связей в композиции. Разумеется, вербальное выражение таких узренных в непосредственном созерцании смыслов всегда проблематично и может вызвать справедливые нарекания в рассудочном подходе к искусству («рациональной герменевтике», да еще «в теософско-эзотерическом аспекте»). Рискуя поставить себя в положение смешное, тем не менее хочу показать, в чем я усматриваю реало-аллегоричность на картине Курбе.

Вот в правом углу «Ателье» сидит на столе Бодлер, погруженный в сосредоточенное чтение. В чем же иносказательность? Известно, что Бодлер дружил с художником и даже, пользуясь его гостеприимством, ночевал в мастерской, хотя и в самых мизерабельных условиях. Так что Курбе вполне реалистично отразил действительный факт. Аллегоричность же можно усмотреть, если протянуть смысловые нити от образа Бодлера к фигуре Курбе, который, забыв о многолюдном окружении, работает над крупноформатным пейзажем. Тогда рационально настроенный герменевт не побоится сказать, что Курбе — это аллегория живописи, а Бодлер — поэзии, но аллегории эти вполне реальны. И если присмотреться, то, действительно, Курбе воплощает идеал современного живописца, а Бодлер — поэта. Курбе погружен в созерцание картины (аллегория зрения). Бодлер — воплощенный интроверт, вслушивающийся во внутреннюю музыку своей поэзии. В правой руке он держит раскрытую книгу. Левая рука покоится на книге закрытой.

Еще одна деталь: рядом с Курбе стоит справа обнаженная натурщица, слева — мальчик и маленькая собачка. Толкователи (не я) усматривают в мальчике (сыне Курбе) аллегорию наивного и чистого взгляда на природу, а в натурщице — аллегорию «голой правды», запечатлению которой посвящает себя художник-реалист. Что аллегоризирует собачка, мне не известно.

Вы улыбаетесь? Естественно… Такие толкования и не могут не вызвать снисходительной улыбки. Но остается фактом, что Курбе придавал своим образам на картине некий иносказательный смысл и сам предсказывал, что толкователям придется изрядно попотеть, разгадывая смысл его композиции. Таким образом, «Ателье художника» наглядно демонстрирует возможность соединения реализма с аллегоризмом, понимая под последним придание визуальным образам иносказательности. Она, как мне представляется, означает соотнесенность образа с иным смыслом, чем тот, который ему присущ при одном внешнем восприятии. Соотнесенность в свою очередь может быть либо объективной, коренящейся в духовной реальности (например, в случае созерцания соотнесенности микрокосмических элементов с макрокосмическими — планетарными и зодиакальными), либо субъективной, созданной самим художником. Возможны различные комбинации всех этих вариантов аллегоризирования.