Три версты с гаком

— Как дадут им за что-нибудь нахлобучку в районе, так завсегда мне шпрыц вставляют... И за то, что выпи­ваю, и не работаю нигде. Я б и рад в рай, да грехи не пу­скают... И потом моя работа тонкая, художественная, а им подавай план! А художественность начальство не интересует.

Гаврилыч докурил цигарку, тщательно притушил окурок и пошел к лестнице.

— Пойдем, Иваныч, послухаем, чего они там еще при­думали.

В кабинете председателя было накурено. Синий па­пиросный дым пластами поднимался к потолку. Курили мужчины. Женщин было две: Нина Романовна, кругло­лицая пожилая женщина с седыми волосами — секре­тарь поселкового, да еще кассир Настенька. Она пристро­илась на круглом фанерном стуле у самой двери. На­стенька исполняла обязанности и курьера. Носков кивнул Артему, на Гаврилыча же взглянул строго и осуждающе. Тот стащил с головы кепчонку и усмехнулся, оглядыва­ясь, где бы присесть. Но свободного места не было. И Гаврилыч притулился к стене, на которой был при­бит большой красочный плакат: «Берегитесь мух — они источник заразы!» Артем встал у двери. Настенька при­несла из другой комнаты один стул. Судя по всему, Гаврилычу стула не полагалось, раз ему будут «шпрыц вставлять».

— Вроде бы трезвый, — сказал один из присутству­ющих.

— Когда работаю — в рот не беру, — с достоинством заметил Гаврилыч.

— Это верно, — на всякий случай сказал Артем, но на его слова никто и внимания не обратил.

— Когда работает! — насмешливо сказал все тот же голос.

— Где же ты, Василь Гаврилыч, интересно, трудишь­ся? — спросила Нина Романовна. — На каком таком от­ветственном производстве?

— Уж тебе-то, Романовна, совестно так говорить... Из окна должно быть видно тебе мое производство... Глянь, какой домище отгрохал! Одно стекло наверху чего стоит.

— Это называется, Василь Гаврилыч, не производ­ство, а шабашка, — сказал Носков.

И тут сразу заговорили несколько человек. Гаврилыч завертел своей плешивой головой направо и налево, не зная, кого слушать. Носков постучал костяшками паль­цев по стеклу — он сидел за письменным столом — и по­просил говорить по одному. Депутаты поселкового Совета обвиняли Гаврилыча в систематическом пьянстве, в туне­ядстве, мол, не проходит месяца, чтобы он не побывал в милиции... Тут Гаврилыч не удержался и ввернул:

— В последний раз я там за бригадира был... Гараж построил... и всего за трое суток... Тьфу, то бишь, за три дня. Спросите у Юрки.

Молодой светловолосый лейтенант усмехнулся, но ни­чего не сказал.

Ругали Гаврилыча долго и истово, но нужно заметить, что никакой особенной злости в голосах выступавших не было. Ругали по привычке и произносили привычные фразы. И Гаврилыч не обижался, смирно стоял под пла­катом, на котором была изображена гигантская муха, и помалкивал. Услышав меткое крепкое словечко, он удов­летворенно кивал, выражая этим свое одобрение. Когда все выговорились, Кирилл Евграфович подвел итог:

— В общем, Василь Гаврилыч, получается, что ты есть чистой воды тунеядец, а в стране сейчас повсемест­но идет беспощадная борьба против этого нездорового явления, и мы никак пройти мимо вопиющего факта не можем.

— А что это за штука такая — тунеядец? — глядя на председателя голубыми невинными глазами, спросил Гаврилыч. — С чем ево кушают?

— Ты что, газеты не читаешь? — нахмурился Нос­ков. — Отсталый ты человек, ежели не в курсе событий, происходящих в нашей стране.

— Газеты-то я читаю и книжки тоже — спроси у биб­лиотекарши. Давно все книжки прочитал, а новых что-то нету... Уж сколько раз вам всем говорили, что нуж­но приобрести для библиотеки новые книжки, а вы, то­варищи депутаты, и в ус не дуете... Третьева дня взял одну книжку... Как же она называется? Вспомнил: «Жел­тый пес»! Так в середке нет половины листов. И глав­ное — выдраны на самом интересном месте...

— Мы сейчас не о библиотеке толкуем, — сказал Носков. — Твой вопрос решаем. Значит, ты не знаешь, что такое тунеядец? Я тебе объясню... Тунеядец — это подозрительная личность, которая не желает жить, как все люди, не уважает законов нашего государства, пьян­ствует и нигде не трудится...

— Это я-то не тружусь? — возмутился Гаврилыч. — Ты, Евграфыч, выдь на улицу, протри глаза, коли их застлало, да посчитай, сколько домов в поселке я сру­бил! — Он оглядел присутствующих. — Чего ж ты мол­чишь, Васильич? Кто тебе избу поставил в прошлом го­ду? А ты, Романовна, чево отвернулась? Не я ль тебе той осенью фасад подправил? Твой дом того и гляди но­ровил в грядки носом кувыркнуться... А с тобой, Кузьма Иваныч, рази мы по рукам не ударили, что как только кончу дом покойного Андрей Иваныча, так сразу за твою гнилую хоромину примусь?

Мужики отводили глаза, качали головами, дескать, все это так, но все одно, Василий Гаврилыч, ты тунея­дец. И тут инициативу взял в руки лейтенант ми­лиции.

— Плотник ты известный, тут никто с тобой спорить не будет. Домов твоих в поселке много, это тоже факт, но кто больше тебя бывал в вытрезвителе? Только я лич­но три раза отвозил тебя в Бологое.

— Будто не знаешь, зачем меня туда возишь...