Три пункта бытия

У них была полная возможность респектабельного уединения — в четырех-пятикомнатном домике со всеми удобствами, с запасами пром- и продтоваров, с библиотекой, радио и телевизором, с магнитофоном, но ничего этого им не нужно было, по той простой причине, что они почти ничего не замечали вокруг себя — были бы стены, тепло и сухой воздух, поскольку Ирина Викторовна имела склонность к ангинам, вот они и поселились в большой, просторной, светлой и сухой пещере. Для них особенно важной была духовная пища, а также все, что было их отношением друг к другу. Именно на эту тему они вели дневники. Обычно один из них подавал какую-нибудь мысль, они ее обсуждали вслух, потом замолкали, думая каждый сам по себе, и только после этого принимались за дневники.

Содержание и обстановка несколько иные, а методика как у Льва Толстого, — тот за утренним, а чаще за вечерним чаем тоже подхватывал чью-нибудь фразу, обдумывал ее, потом записывал, потом, записанную, снова прочитывал за столом, в кругу все тех же близких ему людей.

И почти так же, как Толстой, они приходили к серьезным выводам.

В супружеской жизни, решили они, всегда и для всех необходимо твердо оговорить по меньшей мере один день в год, ну, предположим, следующий за днем рождения мужа или жены или последнее воскресенье мая месяца, когда супруги должны высказываться друг перед другом по всем вопросам и проблемам своих отношений — моральных, семейных, деловых, всех, какие только возникают между ними.

А что?!

Как будет называться этот день — «Днем рождения-бис», «Днем выяснения» или «Днем работников коммунального хозяйства», — не столь существенно. Важно, чтобы он был, чтобы ни тот, ни другой из супругов не забывал, что он есть и будет.

А без этого происходит вот что: детали и подробности жизни в течение двух, трех и более лет беспрепятственно вырастают в принципы, а эти последние — в разногласия. При этом существо дела остается прежним, так как принципы — это не что иное, как бывшие мелочи.

Вообще Ирине Викторовне казалось, что если бы эти дневники попали в чьи-то умные и порядочные руки, они могли бы принести немалую пользу человечеству.

А что?! Ведь был же в ее жизни период, когда она знала о любви все! Только посмотрит на какую-нибудь парочку в сквере, и все ясно — далеко ли зашло дело, на какой оно стадии, а если кто-нибудь обманывает, тоже ясно — кто и кого: он — ее, она — его, он и она друг друга. Для этого последнего случая русский язык даже предусмотрел иронию: «друг друга». Ничего себе — хороши «друзья»!

Тем более она могла верить в себя, в свои силы и в свою проницательность теперь, когда свой опыт она обсуждала с Рыцарем.

В «Краткой Литературной Энциклопедии» она прочла о том, что Робинзон Крузо — это «воплощение буржуазного индивида, порвавшего все старые «естественные связи», выделившегося как личность из прежних форм человеческого коллектива». Так, по крайней мере, написал в «Энциклопедии» автор статьи о Даниеле Дефо, товарищ Ю. И. Кагарлицкий, судя по всему, литературовед, а закончил ее довольно неутешительным выводом: «После острова герой возвращается к буржуазному образу жизни...»

Почему-то Ирину Викторовну не совсем устроили эти научные данные, она разыскала «Путешествие вокруг света», изданное в 1837 году под руководством Дюмон-Дюрвиля, капитана французского Королевского Флота, и в этом капитальном труде прочла кое-что о матросе Селкирке, прототипе Робинзона Крузо.

На острове Жуан-Фернандес, что в ста десяти милях от побережья Южной Америки, Селкирк прожил четыре года в одиночестве, одичал и научился бегать так быстро, что ему ничего не стоило догнать дикого козла, а для развлечения он выучил кошек и козлят и играл с ними. Когда капитан Роджерс взял его на корабль свой, — сообщал далее тот же источник, — он так отвык говорить, что сперва произносил только почти невнятные звуки, отказался от предлагаемой ему водки и несколько недель не мог отведать на корабле мяса, приготовленного по-европейски.

Как видно, это были не такие близкие люди: матрос Селкирк — Ирина Мансурова, но здесь не был виноват ни тот, ни другая, а скорее всего — Даниель Дефо, потому что он, вопреки правде жизни, поведал миру о мужчине на необитаемом острове, но сделал это в изложении для детей дошкольного возраста, настолько дошкольного, что за все время своего одиночества этот мужчина ни разу не вспомнил ни об одной женщине, кроме разве своей мамы. Поэтому становится особенно непонятным, что имеет в виду литературовед Ю. И. Кагарлицкий, утверждая, будто Робинзон — личность, выделившаяся «из прежних форм человеческого коллектива»?

Личность? Коллектив? Человеческий? И не имеет никакого отношения к женщинам?! Даже в мыслях! Очень странная личность, очень странный, если не сказать более, коллектив! Можно себе представить, сколько и чего не передумает о женщинах мужчина, многие годы обладая полной свободой, но — в одиночестве!