Три пункта бытия

— Потому и гнул... Снабженцу — ему как? Ему только и приходится, что ловчить... А я по сбыту-снабжению лесокомбината двадцать с лишним лет трудился... двадцать с лишним лет ловчил... под видом горбылей нужным людям сороковку выписывал, под видом отходов — брус сто на сто, и так далее... без конца... а душе-то собственной, ей в то время что делать? Чем заниматься? Она же все ж таки не для отдела снабжения народилась, душа, и вот... случалось... проснешься поутру, а души-то с тобой и нету... ушла... Куда? А что она обязана мне... сказываться, что ли? Её дела не мои дела... она снабжением не занимается... Она налево по фантазиям ушла... походит, помечтает, после вернется...

— Ну, чудак, ну, чудак! — усмехнулся Камушкин. — А я о тебе и не знал!

— Не знал — значит, не твоего ума дело! — заметил Генералов.

— Ладно! — отмахнулся обеими руками Камушкин от Генералова. — Ладно! Давайте ближе к вопросу! Скажи, Иван Иванович, что же ты все-таки изобрел в отношении жизни? Какую еще фантазию?

— Я просто изобрел... Я сперва разделил всю свою жизнь на разные возрасты, на все... сколько их было...

— Ну?! А потом?

— А потом... я для каждого возраста... стал записывать свойственные ему факты. И мысли.

— И что же у тебя получилось? Таким образом?

— Таким образом... у меня вместо немыслимого полного описания... всей моей жизни получилась... не очень даже большая картотека с фактами, а сказать, так прежде всего с мыслями... для каждого моего возраста... потому что я считаю — каждый возраст... это как бы отдельная была у меня жизнь...

Камушкин усмехнулся и спросил:

— И сколько же ты насчитал возрастов в своей жизни, Иван Иванович? Сколько отдельных жизней ты насчитал в ней одной?

— Одиннадцать...

— Странно... Ну а вот я, положим, насчитаю только восемь... Или, наоборот, пятнадцать? Тогда как?

— Почему бы нет?.. Кто сколько насчитает в себе самом минувших возрастов... столько их у него и есть... столько их, значит, было... Кому о них и знать, как не каждому самому?

— Какие же ты лично одиннадцать жизней насчитал в самом себе?

— Детство раннее — это раз, детство среднее — это два, потом подростковый возраст — три, потом юношество — ранняя зрелость... зрелость средняя, потом она же — поздняя... ранняя старость... зрелая старость... полная старость... ну а потом уже и смерть... И того — одиннадцать...

— Смерть? — удивился Камушкин. — А это как же: ты что же, Иван Иванович, сначала умрешь, а потом будешь о смерти писать в свою картотеку? Так?

— Смерть — это же, Камушкин, особая статья... говорить о ней — запросто, а вот что-нибудь сообразить гораздо труднее. Сообразить письменно — тем более!

— Ну все-таки, что ж ты сообразил-то?

— А то, что не боялся я ее... А в старости особенно не боялся... до того дошло... она меня будто бы забоялась... Я ее жду, а ее нет и нет... боится чего-то... значит, с ней так и надо: раз и навсегда поставить себе: не боюсь!

— Ну... Ну а в настоящий момент... подтверждается?

— Полностью... У нее — свое дело, прибрать меня, у меня свое — пожить сколько-то... а потом еще и перед друзьями окончательно высказаться... вот и все. Главное, чтобы каждое дело делалось бы вовремя... то есть своевременно...

— Ну, насчет своевременности — у нас у всех дефицит, — пожал плечами Генералов. — Как есть у всех! Вся жизнь у нас дефицитная, кроме разве что смерти. Которая идет у Ивана Ивановича по одиннадцатому пункту. Так, что ли?

— Совершенно верно! — согласился Иван Иванович, — Точно по... одиннадцатому!

— Ну, так что же ты по этому, по недефицитному пункту, записал? Чем можешь похвастаться?

— Да ничего я о ней... не записал...

— Это как же так? Почему? — снова спросил Генералов, и Камушкин повторил:

— Почему? Это как же так?

— Не успел...

— Ну чем ты таким занимался, что не успел-то? Что тебе так некогда было? — теперь уже очень строго спросил Камушкин.

— Жизнью я занимался... Жил да жил... каждый день — сегодня... а записи относительно смерти откладывал на завтра... вот так и случилось... к нынешнему-то дню...

— Это твоя недоработка! — с той же строгостью сказал Камушкин.

— Признаюсь... — вздохнул Иван Иванович. — Сильно признаюсь и безоговорочно... И чистосердечно... не сделал... недоработка. И не только в отношении смерти... Нет, не только... Взять хотя бы и жизнь?.. Тоже ведь — сколько у меня сделано насчет нее записей, какая заведена на нее картотека! Но чтобы руководствоваться своей картотекой в практике жизни — нет, не сделал. Не достиг. И здесь недоработка... Снова она.

— Ничего особенного, — сказал Генералов, — во всесоюзном масштабе проблема внедрения в практику наших собственных достижений тоже не решена! Во всесоюзном!

— Вот-вот! — даже обрадовался Иван Иванович. — Генералов вполне... правильно говорит... Тут вот... недавно отчетно-выборное собрание Академии наук СССР, там то же самое говорилось: теория идет вперед, но... в практику она внедряется даже слишком слабо и недостаточно... совершенно недостаточно...

— Нужно с передового опыта брать пример, — стоял на своем Камушкин.