Три пары

Ева открыла вино, включила музыку и начала танцевать. Она уже допила половину бутылки, когда ей в голову пришла мысль. А Фиа действительно болен? Знала ли Беатрис об их планах? Она попыталась помешать Конору приехать к ней? Беатрис показала себя эгоистичной разрушительницей. Она сделает все, чтобы помешать Конору двигаться дальше. Ева написала Конору: «Знает ли Беа о нас?» И только после того, как отправила сообщение, она подумала о том, что Беатрис может увидеть текст на экране Конора. Беатрис все еще надеялась на примирение, была в отчаянии и полна решимости в этом вопросе. По школьному двору она ходила согнувшись, как будто с крестом на спине, и говорила осторожно, тихо, как будто зарекшись от любого веселья.

Дешевые обои вызывали тошноту; алые розы с лимонно-зелеными листьями, безвкусные кисточки глициний среди клочков чего-то травянистого повторялись снова и снова в бледно-желтом море. Она предполагала, что покрывало и шторы одинаковые, но, присмотревшись, увидела, что алые цветы на покрывале – это георгины, а на занавесках – пучки крошечных розовых вьющихся роз. Комната напоминала цветочный магазин: это были не только стены, это было в воздухе. Ева открыла окно. Она изучала трактор во дворе, красный, ржавый и покосившийся: одна шина полностью сдулась. В темном дверном проеме сарая стоял мужчина. Его белые волосы сияли, а синий комбинезон напомнил Еве статую Марии перед ее монастырской школой в Драмшанбо. Этот мужчина стоял посреди темного входа в сарай и смотрел на нее. Его руки раскинулись в стороны, его объятия были открыты для нее, как будто приглашая ее подойти. Она помахала. Он не ответил.

Конор и Беатрис услышали странный вскрик из спальни. Фиа сидел на краю кровати с широко открытыми глазами. Он открыл рот и изверг поток водянистой рвоты. Она покрыла его грудь, колени и растеклась по полу под ним.

– Armes Schätzchen, – воскликнула Беатрис. Она подняла Фиа, взяла его под руки и понесла в ванную. Это движение, казалось, выдавило из него еще один поток, испачкавший Беатрис. Она поставила его и побежала в ванную. Фиа стоял в луже рвоты, по щекам текли слезы, и он все еще сотрясался от позывов. Конор встал у него за спиной и понес его в ванную, держа на вытянутых руках. Он поставил Фиа в пустую ванну, куда тот продолжил испускать все меньше и меньше вязкой желчи, слез и соплей. Позади них Беатрис присела над унитазом, ее рвало. Конор раздел Фиа и вымыл его, а затем завернул в полотенце. Беатрис, стоя на корточках, прислонилась головой к стене. Она была бескомпромиссного оттенка зеленого.

– И ты туда же? – спросил Конор.

Ее голова упала, и ее снова стошнило.

– Я положу Фиа в твою постель. Потом вернусь и приберу ванную, чтобы ты смогла помыться. Уберу постель Фиа. И гостиную. – Он отнес Фиа в комнату Беатрис и засунул его под одеяло. В отличие от комнаты Фиа, которая, несомненно, принадлежала мальчику, заставленная игрушками и увешанная его рисунками на стенах, в этой комнате не было ничего примечательного. Одеяло и простыни были белыми, кровать аккуратно заправлена. На стуле висела одежда. Ее косметика лежала в сумке для туалетных принадлежностей на комоде. Невозможно было понять, что Беатрис здесь жила. Казалось, она просто гостила проездом.

Он открыл окно в комнате Фиа и снял белье, но понятия не имел, где можно взять новое или средство для чистки ковра. Он использовал простыни, чтобы вытереть как можно больше рвоты. Потом завернул их в пододеяльник и бросил в угол. Обернулся и увидел Беатрис в халате с тазом мыльной воды и тряпкой. Она умылась: с волос все еще капало. Он увидел, как она покачнулась, и схватил ее и таз, прежде чем они оба упали. Она тоже горела от лихорадки.

Ева все шла. Ночь была теплая и светлая. Полная луна. Безветренно. Она держала телефон в руке, желая удостовериться, что будет на связи на случай, если Конор позвонит снова. Она не была уверена, что правильно помнит дорогу, но заулюлюкала, наткнувшись на ворота Харвуд-хауса. Вывеска с рекламой завтрашнего аукциона: «Дом и содержимое». Вся земля была продана много лет назад. Сорняки высотой по колено разделили длинную подъездную дорогу на две отдельные колеи. С одной стороны она видела одинаковые крыши недостроенного жилого комплекса впритык к высокой каменной стене поместья. С другой стороны был лес, где ничего не было видно за первыми двумя рядами деревьев.

Когда в прошлом году они возвращались из паба, тоже стояло полнолуние. Они пробирались сквозь лес, пугливые и слепые: визжали и спотыкались в колеях, хватались друг за друга, чтобы не упасть, а потом уже не отпускали. Ее шелковое платье ощущалось на коже как вода.