-- Нѣтъ, монсиньоръ, потому что единственное, за что я могъ бы быть арестованъ, еще неизвѣстно вашему высокопреосвященству.
Ришелье пристально посмотрѣлъ на молодого человѣка.
-- Эге, сказалъ онъ,-- это что значитъ?
-- Если монсиньору угодно будетъ сказать мнѣ прежде преступленія, которыя мнѣ приписываютъ, то я скажу зачѣмъ про тѣ, которыя я дѣйствительно совершилъ.
-- Вамъ приписываютъ такія преступленія, за которыя платились своей головой люди познатнѣе васъ, милостивый государь.
-- Какія, монсиньоръ? спросилъ д'Артаньянъ съ такимъ спокойствіемъ, которое удивило самого кардинала.
-- Васъ обвиняютъ въ томъ, что вы переписывались съ врагами государства; васъ обвиняютъ въ томъ, что вы подслушали государственныя тайны; васъ обвиняютъ въ намѣреніи разстроить планы вашего начальства.
-- Но кто меня обвиняетъ въ этомъ, монсиньоръ? спросилъ д'Артаньянъ, который догадывался, что это обвиненіе исходитъ отъ милэди: -- женщина, заклейменная правосудіемъ своего государства; женщина, вышедшая замужъ во Франціи и въ другой разъ въ Англіи; женщина, отравившая своего второго мужа и пытавшаяся отравить и меня самого!
-- Что вы тамъ говорите! вскричалъ удивленный кардиналъ:-- о какой женщинѣ вы все это разсказываете?
-- О лэди Винтеръ, отвѣтилъ д'Артаньянъ:-- да, о лэди Винтеръ, преступленія которой были неизвѣстны вашему высокопреосвященству, такъ какъ вы удостоивали ее своимъ довѣріемъ.
-- Если лэди Винтеръ совершила всѣ преступленія, о которыхъ вы говорите, то она будетъ наказана.
-- Она уже наказана, ваше высокопреосвященство.
-- А кто же наказалъ ее?
-- Мы.
-- Она въ тюрьмѣ?
-- Умерла.
-- Умерла! повторилъ кардиналъ, не вѣря ушамъ своимъ:-- умерла! Вы, кажется, сказали, что она умерла?
-- Три раза она пыталась убить меня, и я все это простилъ ей, но она отравила женщину, которую я любилъ. Тогда мы, я вмѣстѣ съ моими друзьями, схватили ее, судили и приговорили къ смерти.
Д'Артаньянъ разсказалъ объ отравленіи г-жи Бонасье въ монастырѣ бетюнскихъ кармелитокъ, о судѣ въ уединенномъ домикѣ и о казни на берегу Ли.
Дрожь пробѣжала по тѣлу кардинала, который, однако, нелегко поддавался впечатлѣніямъ.
Вдругъ, точно подъ вліяніемъ какой-то невысказанной мысли, лицо кардинала, бывшее до сихъ поръ мрачнымъ, мало-по-малу прояснилось и сдѣлалось совершенно спокойнымъ.
-- Итакъ, сказалъ кардиналъ голосомъ, крутость котораго противорѣчила суровости его словъ:-- вы сдѣлались судьями, не подумавъ о томъ, что тѣ, на которыхъ не возложена обязанность наказывать и которые тѣмъ не менѣе наказываютъ,-- убійцы.
-- Монсиньоръ, клянусь вамъ, что я ни на одну минуту не имѣлъ намѣренія отстаивать себя передъ вами. Я готовъ подвергнуться наказанію, которое вашему высокопреосвященству угодно будетъ наложить на меня. Я вовсе не такъ дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.
-- Да, я знаю, что вы человѣкъ съ сердцемъ, сказалъ кардиналъ почти ласковымъ голосомъ: -- такъ я могу вамъ сказать даже заранѣе, что васъ будутъ судить и приговорятъ къ наказанію.
-- Другой могъ бы отвѣтить вашему высокопреосвященству, что мое помилованіе у меня въ карманѣ, но я только скажу вамъ: приказывайте, монсиньоръ, я готовъ повиноваться.
-- Ваше помилованіе? съ удивленіемъ спросилъ Ришелье.
-- Да, монсиньоръ, сказалъ д'Артаньянъ.
-- Но кѣмъ оно подписано? Королемъ?
Кардиналъ произнесъ эти слова съ какимъ-то страннымъ презрительнымъ выраженіемъ,
-- Нѣтъ, оно подписано вашимъ высокопреосвященствомъ,
-- Мною? вы съ ума сошли?
-- Монсиньоръ, безъ сомнѣнія, узнаетъ свою подпись?
Д'Артаньянъ подалъ кардиналу драгоцѣнную бумагу отнятую Атосомъ у миледи и отданную д'Артаньяну въ видѣ охраннаго листа.
Его высокопреосвященство взялъ бумагу и медленно прочиталъ, дѣлая удареніе на каждомъ сл въ:
"Все, сдѣланное предъявителемъ этой бумаги, сдѣлано по моему приказанію.
"Данъ въ лагерѣ подъ Лярошелью 3-го декабря 1627 г.
Ришелье".
Кардиналъ, прочитавъ эти двѣ строчки, глубоко задумался, но бумагу не отдалъ назадъ д'Артаньяну.
-- Онъ раздумываетъ о томъ, какого рода казни предать меня, подумалъ по себя д'Артаньянъ:-- но клянусь, онъ увидитъ, какъ умираетъ дворянинъ.
Молодой мушкетеръ былъ именно въ такомъ настроеніи, что готовъ былъ перейти въ тотъ міръ очень героически.
Ришелье продолжалъ раздумывать, свертывая и снова развертывая бумагу въ своихъ рукахъ. Наконецъ онъ поднялъ голову, устремилъ свой орлиный взглядъ на это умное, открытое, благородное лицо, прочелъ на этомъ лицѣ, на которомъ были еще видны слѣды слезъ, всѣ страданія, перенесенныя имъ за цѣлый мѣсяцъ, и въ третій или въ четвертый разъ ему пришла мысль, какая будущность предстоитъ этому ребенку двадцати одного года, и сколько пользы могли бы принести его умъ, храбрость и энергія человѣку, которому онъ былъ бы преданъ.
И съ другой стороны преступленія, вліяніе и адскій геній милэди не разъ уже пугали его. Онъ чувствовалъ что-то вродѣ тайной радости при сознаніи, что онъ навсегда избавился отъ подобной сообщницы.
Онъ медленнымъ движеніемъ разорвалъ бумагу, съ такимъ великодушіемъ отданную ему д'Артаньяномъ.
-- Я погибъ, подумалъ д'Артаньянъ.