Три мушкетера

George Villiers placed himself before the glass, as we have said, restored the undulations to his beautiful hair, which the weight of his hat had disordered, twisted his mustache, and, his heart swelling with joy, happy and proud at being near the moment he had so long sighed for, he smiled upon himself with pride and hope.	Итак, Джордж Вилльерс остановился, как мы уже говорили, перед зеркалом. Поправив свои прекрасные золотистые волосы, несколько примятые мушкетерской шляпой, закрутив усы, преисполненный радости, счастливый и гордый тем, что близок долгожданный миг, он улыбнулся своему отражению, полный гордости и надежды.
At this moment a door concealed in the tapestry opened, and a woman appeared.	В эту самую минуту отворилась дверь, скрытая в обивке стены, и в комнату вошла женщина.
Buckingham saw this apparition in the glass; he uttered a cry. It was the queen!	Герцог увидел ее в зеркале. Он вскрикнул - ато была королева!
Anne of Austria was then twenty-six or twenty-seven years of age; that is to say, she was in the full splendor of her beauty.	Анне Австрийской было в то время лет двадцать шесть или двадцать семь, и она находилась в полном расцвете своей красоты.
Her carriage was that of a queen or a goddess; her eyes, which cast the brilliancy of emeralds, were perfectly beautiful, and yet were at the same time full of sweetness and majesty.	У нее была походка королевы или богини. Отливавшие изумрудом глаза казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время величия.
Her mouth was small and rosy; and although her underlip, like that of all princes of the House of Austria, protruded slightly beyond the other, it was eminently lovely in its smile, but as profoundly disdainful in its contempt.	Маленький ярко-алый рот не портила даже нижняя губа, слегка выпяченная, как у всех отпрысков австрийского королевского дома, - она была прелестна, когда улыбалась, но умела выразить и глубокое пренебрежение.
Her skin was admired for its velvety softness; her hands and arms were of surpassing beauty, all the poets of the time singing them as incomparable.	Кожа ее славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах.
Lastly, her hair, which, from being light in her youth, had become chestnut, and which she wore curled very plainly, and with much powder, admirably set off her face, in which the most rigid critic could only have desired a little less rouge, and the most fastidious sculptor a little more fineness in the nose.	Наконец, волосы ее, белокурые в юности и принявшие постепенно каштановый оттенок, завитые и слегка припудренные, очаровательно обрамляли ее лицо, которому самый строгий критик мог пожелать разве только несколько менее яркой окраски, а самый требовательный скульптор - больше тонкости в линии носа.
Buckingham remained for a moment dazzled. Never had Anne of Austria appeared to him so beautiful, amid balls, fetes, or carousals, as she appeared to him at this moment, dressed in a simple robe of white satin, and accompanied by Donna Estafania-the only one of her Spanish women who had not been driven from her by the jealousy of the king or by the persecutions of Richelieu.	Герцог Бекингэм на мгновение застыл, ослепленный: никогда Анна Австрийская не казалась ему такой прекрасной во время балов, празднеств и увеселений, как сейчас, когда она, в простом платье белого шелка, вошла в комнату в сопровождении доньи Эстефании, единственной из ее испанских прислужниц, не ставшей еще жертвой ревности короля и происков кардинала Ришелье.
Anne of Austria took two steps forward.	Анна Австрийская сделала шаг навстречу герцогу.
Buckingham threw himself at her feet, and before the queen could prevent him, kissed the hem of her robe.	Бекингэм упал к ее ногам и, раньше чем королева успела помешать ему, поднес край ее платья к своим губам.
"Duke, you already know that it is not I who caused you to be written to."	- Герцог, вы уже знаете, что не я продиктовала то письмо.