Трактаты. Проповеди

Высшее и самое важное, что человек может оставить — это когда он Бога покидает ради Бога. Святой Павел оставил Бога ради Бога: он оставил все, что только мог взять от Бога, и оставил все, что ему мог подать Бог, и все, что мог принять от Бога. Когда он это оставил, то оставил Бога ради Бога, и ему остался Бог, каков есть Бог сущий в Себе, — не в соответствии с тем, как Он воспринимается или стяжается, нет: в сущности, каков Бог есть Сам в Себе. Павел Богу никогда ничего не давал, и от Бога никогда ничего не стяжал; это — Единое и сплошное единство. Тут человек — истинный человек; и в этого человека не проникнет никакое страдание, так же мало (страдания), сколько сможет проникнуть в бытие Бога. Как я уже много раз говорил: в душе есть нечто такое, что столь родственно Богу, что оно — единое, а не объединенное (с Ним). Оно — единое, и оно ни с чем не имеет ничего общего, и с ним ничего общего не имеет ничто из того, что сотворено. Все, что сотворено, есть ничто. И вот оно далеко от всего сотворенного и чуждо ему. Если бы человек целиком был таков, то он был бы вовсе не тварным и несотворимым. И если бы все, что телесно и немощно, было осознано в оном единстве, то все было бы именно тем, чем является само это единство... Если бы я хотя бы на миг оказался в таком бытии, то обратил бы на себя так же мало внимания, как на какого-нибудь навозного червяка.

Бог дает всем вещам поровну, и когда они истекают от Бога, они равны. Да, ангел и человек и всякие твари, — в своем первом истечении они истекают от Бога как равные. И кто возьмет все вещи в первом их истечении, тот возьмет все вещи в качестве равных. Если же они во времени равные, то в Боге они будут гораздо больше равны. Если взять муху в Боге, то в Боге она благородней, нежели высший ангел сам по себе. Все вещи в Боге равны и являются Самим Богом. Здесь, в этом тождестве, Бог до того исполнен веселья, что в тождестве, в Себе Самом, совершенно пронизывает Свое естество и Свое бытие. От этого Ему радостно. Это все равно, что коня отпустить на зеленую пустошь, которая была бы совершенно ровной и гладкой; естеству коня будет вполне соответствовать, если, скача по равнине, он полностью выбьется и лишится всех своих сил, — это было бы весело и сообразно его естеству. Вот так же и Богу бывает радостно и приятно, когда Он находит равенство. Ему весело полностью изливать свое естество и свое бытие в тождество, ведь Он Сам есть оное тождество[415].

Задаются вопросом об ангелах: не имеют ли ангелы, живущие с нами, служащие нам и хранящие нас, не имеют ли они какого-нибудь меньшего равенства в радости, сравнительно с ангелами, живущими в вечности, и не уничижены ли они своим действием, когда нас берегут и нам служат? Я утверждаю: нет, ни в коем случае! Их радость и подобие от этого не уменьшается, ведь действие ангела — это воля Божья, а Божья воля — это действие ангела. Потому-то он и не умаляется ни в своей радости, ни в своем равенстве, ни в своем действии. Если бы Бог приказал ангелу залезть на дерево и приказал собирать с него гусениц, то и тогда ангел был бы готов собирать гусениц, и сие было бы его блаженством и Божьим произволением.

Человек, стоящий в воле Божьей, не хочет ничего, помимо того, что есть Бог и что есть произволение Божье. Будь он болен, он не захотел бы становиться здоровым. Всякое страдание для него — радость, всякое множество для него — простота и единство, поскольку он стоит в воле Божьей. Да если бы Бог послал его на адскую муку[416], то это было бы для него радостью и блаженством. Он — пуст и вышел из себя самого; и для всего, что ему предстоит воспринять, он должен быть пуст. Если мой глаз должен увидеть какой-нибудь цвет, он должен быть лишен всякого цвета. Если я вижу синий цвет или белый, то зрение моего глаза, который видит сей цвет, иначе говоря, то, что созерцает, есть именно то, что созерцается глазом... Глаз, которым я вижу Бога, — это тот самый глаз, которым Бог видит меня: мой глаз и глаз Божий суть один глаз и одно зрение и одно познание и одна любовь.