Тракт. Дивье дитя

— Пошли за ворота, погреешься — вон, гляжу, окоченел весь, — Николка потащил с запястья лестовку из рябиновых ягод. — Я дорогу-то закрыл, так открою тебе.

— Нет, не пойду. Я ж по делу. Волки — как?

— Да брось, как волки — хорошо волки. Новый вожак стаю от Бродов на Мокреть увел, там дневать залегли — нового пастуха ждут. Чай, полнолуние… Смелый мужик.

— Видал ты его?

— Да. По душе мне. Зверь, слышь, внутри силен да не злобен. Редко такое попадается.

Егор кивнул.

— Славно, что и ты так видишь. Я просить пришел — ты уж встреть его, проводи, пригляди чуток… все ж впервой ему шкуру-то менять. Он мужик, точно, смелый, но, будто, простоватый, так что…

— Да об чем и толковать! Гляну.

— Славно. Пойду я.

Николка поправил за плечами колчан, окинул Егора взглядом — оценил его заминку, оценил усталый вид, осунувшееся лицо, тени под глазами. Отстегнул флягу.

— Негоже без продыху в деревне этой ошиваться. Эвон, люди-то, не хуже мертвяков бродячих кровь из тебя пьют. Если уж идти к костру не хочешь, хоть квасу Марфушкиного хлебни.

Егорка взял флягу, благодарно улыбнулся. Отвернул крышку — запахло ушедшим летом, морошкой, земляникой, свежим хлебом и семью тайными травами. Лучше Марфы никто из окрестных лешачек кваса не настаивал — на вкус он был как июльское утро.

— Летний? — спросил Егорка, с некоторым сожалением возвращая фляжку.

— Третьегодничный. Зимний-то новый она еще и не ставила, а настоянный не открывала. Да, я чай, летний-то зимой куда как лучше. Душу согревает.

— Спасибо тебе, — сказал Егорка прочувствованно. — Утешил ты меня. Половину забот с души смыл.

— А по тебе видать, что не более четверти…

— Ладно уж хаять-то меня! Никак уж я совсем немощный?

Николка рассмеялся. Сорока весело чокнула на ветке, склонив голову с блестящим лукавым глазком. Егор улыбнулся, кивнул на прощанье.

— Передай Марфуше, что я, мол, благодарил да сильно жалел, что прийти не могу. У дивьего люда нынче вроде как отдых, а у меня в деревне — самая маята. Да и ждет меня Симка… лешаков сын. И так отпустить не хотел.

Николка понимающе мотнул головой. Егор, по-прежнему не торопясь, пошел прочь. И чем дальше оставался лесной рубеж, чем ближе становилась Прогонная, тем тяжелее делалось идти. Лес звал, манил к себе, невозможно хотелось все бросить и бежать туда, назад, за рябиновые врата, к лешакам, не знающим человечьих дрязг, в чистый мир, полный гармонии…

Но незримых нитей, привязавших Егоркину душу к деревне, становилось все больше и больше. Симка, Лаврентий — а теперь еще и Анфиса… Не бросишь же их… на произвол Большой Охоты…

Он вернулся в деревню как раз вовремя. Тут, по крайней мере, двоим беззащитным существам требовалась немедленная подмога. И это было так заметно, что помогать принялись другие, не имеющие отношения к дивьему люду — так, по необычной для Прогонной доброте душевной.

Когда Егорка появился в конце длинного порядка, драма уже разгорелась не на шутку.

Симка стоял, прижавшись спиной к забору, бледный, по лицу размазана кровь, на скуле — синяк, но лицо выражает отчаянную решимость. В озябших до синевы руках — большой встрепанный комок глянцево-черных перьев. Ворона, что ли?

Напротив Симки, в тех позах, какие принимают перед сражением кулачные бойцы, друг против друга — два парнишки его лет, окруженные полудюжиной зрителей, деревенских ребят всякого возраста и вида.

— Ты, Наумка, чего выкатился? — сердито говорил плотный и белокурый, с розовыми щеками, подросток в шубейке со сборками и новых валенках. — Мы ж уговорились — стоять за друга, а ты…

— А ты Симку не трог, — черноглазый, пегий и с веснушками, парнишка в великоватом тулупчике напомнил Егорке Лешку-старообрядца. — За Симку — враг мой будешь. Он святой, мне баушка сказывала!

В толпе захихикали. Хохлатый мальчуган хохотнул и пронзительно свистнул. Симка вздрогнул, прижимая к груди ворону.

— Ну да, святой! Приблуда! Крапивное семя, да еще и с придурью! Сухая слега…

— Не охаль! — выкрикнул Наумка. — А то ни на что не погляжу!

— Нужен он мне, — его противник шикарно сплюнул под ноги. — Пусть отдает ворону и катится горошком, башка с прорехой.

Наумка повернулся к Симке, сказал проникновенно:

— Сим, ну чего, отдай ему ворону, на что тебе?

Симкины глаза наполнились слезами. Он даже не попытался что-нибудь сказать, только кусал губы и мотал головой. Наумка вздохнул и отвернулся, заслонив Симку спиной.

— Не желает он.

— Скажите на милость — не желает! Экий важный барин! Жаден до чужого, бледная немочь, вот я ему отверну башку, как вороне…

— Не трог, Евсейка! Это что, курица твоя, что ль? Чай, ворона-то не твоя, Божья!

— Это я ее подбил, а ты попробуй!

— Евсейка… слышь-ка… я тебе грош дам за ворону…

— Не ты! Пусть дурак дает! И не грош — пусть копейку дает, раз так.

— Да где ж ему взять?

— А где хочет.

— Отстань от него, Евсейка!

— А тебе с дураком любо, да?! Дурак тебе милее друзей, да?!

— А я со злыми не вожусь!

— Ах так?..

В следующий миг они бы сцепились, если бы хохлатый не свистнул снова. На него взглянули все, даже Симка: рядом с хохлатым парнишкой стоял Егор.