Тотем и табу

Более того, кратко изложенные выше теории явно несостоятельны в целом. Они, быть может, объясняют тот факт, что первобытные люди берут названия животных для своих кланов, но никоим образом не разъясняют значимость самого именования, то есть тотемической системы. Наибольшего внимания из этой группы теорий заслуживает гипотеза Э. Лэнга (1903 и 1905), который тоже отталкивается от тотемного именования, однако вводит в рассмотрение два любопытных психологических фактора – тем самым, возможно, притязая на окончательное разрешение загадки тотемизма.

Эндрю Лэнг полагает, что безразлично, каким образом кланы получили названия животных. Важно лишь учитывать, что в один прекрасный день они осознали, что носят такие имена, о происхождении которых не имелось ни малейшего понятия. Если коротко, происхождение этих имен забылось. Далее они попытались различными способами найти объяснение и принялись строить догадки, а при господствующем среди них убеждении в том, что имена имеют особое значение, они по необходимости должны были прийти к идеям, которые содержатся в тотемической системе. Для первобытных народов, как и для современных дикарей и даже для наших детей (см. выше обсуждение табу), имя есть не что-то безразличное и условное, как кажется нам; нет, это что-то крайне значительное и существенное. Имя человека образует важнейшую составную часть личности – быть может, часть души. Одинаковое имя с животным должно было побудить первобытного человека к мысли о существовании таинственной и весомой связи между личностью и конкретной породой животных. Какой другой могла быть эта связь, как не кровным родством? Едва сходство имен привело к такому выводу, то по прямому следствию из кровного табу появились все тотемные предписания, включая экзогамию. «Именно три перечисленных явления – групповое животное имя неизвестного происхождения, вера в высшую связь между всеми носителями имени, будь то люди или животные, и вера в кровные суеверия – способствовали возникновению всех тотемических верований и практик, включая сюда и экзогамию» (Лэнг, 1905).

Объяснение Лэнга распадается на две части. Первая прослеживает тотемическую систему до психологической необходимости и опирается на факт наличия у тотемов звериных имен (но предполагает, что происхождение именования забыто). Вторая же часть объяснения пытается выяснить происхождение указанных имен, и мы увидим, что она принципиально отличается от первой.

При этом вторая часть теории Лэнга мало в чем расходится с прочими теориями, названными мною «номиналистическими». Практическая потребность в различении побудила отдельные кланы брать имена или соглашаться с теми именами, которые давали каждому клану другие. Подобное «именование извне» составляет особенность рассуждений Лэнга. Факт заимствования имен у животных не требует подробного разъяснения, и нет повода считать, будто возникшие таким образом обозначения могли казаться первобытным народам уничижительными или бранными. Вдобавок Лэнг приводит целый ряд примеров того, как в более поздние эпохи имена и прозвища, первоначально унизительные, охотно принимались теми, кому они давались (гёзы, виги и тори)[208]. Предположение, что возникновение этих имен было со временем забыто, связывает вторую часть теории Лэнга с изложенными ранее соображениями.

б) Социологические теории

Рейнак, с успехом выявивший остатки тотемической системы в культе и нравах позднейших периодов, но с самого начала придававший мало значения фактору происхождения от тотема, смело заявляет, что тотемизм видится ему всего-навсего гипертрофированным социальным инстинктом (une hypertrophie de l’instinct social). Представляется, что того же мнения придерживается в своем новом труде Дюркгейм (1912). Тотем, по его словам, есть наглядное представление общественной религии рассматриваемых народов, олицетворение общества, которое и выступает подлинным предметом почитания.

Другие ученые пытались более точно обосновать причастность социальных влечений и инстинктов к образованию тотемических институтов. Так, Хэддон[209] (1903[210]) предполагает, что первоначально каждый первобытный клан питался какой-то конкретной породой животных или растений, может быть, торговал этой снедью – и обменивался с соседними кланами. В итоге должно было случиться, что клан становился известным другим по названию животного, игравшего для него столь важную роль. Одновременно у этого клана возникала особая близость с данным животным, наряду с особым интересом к нему, основанным на одном-единственном психическом мотиве, на самой элементарной и насущной человеческой потребности – на утолении чувства голода.