Тот самый

Время едва перевалило за десять утра, и день еще мог преподнести нечто хорошее. Мама высоко забрала темные, пушащиеся от влаги волосы: она совсем недавно вышла из душа. Полотенце, пропахшее лавандовым кондиционером, висело на спинке стула. Несколько крупных капель скатилось по шее к плечам, застывая у широких лямок сарафана. Мама была красива в естественной небрежности: когда мы вместе выбирались в супермаркет, я, толкая тележку, нередко замечал на маме заинтересованные взгляды мужчин.

Нежность утреннего солнца сменилась немилосердным пеклом. Открытое нараспашку окно не спасало: полупрозрачный тюль, оставляя узорчатые тени на ламинате, едва дрожал от нагретого воздуха.

Мне по-прежнему не давал покоя разговор с Эллой. Я вспоминал ее белое лицо с большими выразительными глазами и густые каштановые волосы, пронизанные серебряными нитями.

– Ма-а-а, – протянул я, опуская локти на стол.

– М-м-м? – ответила она, не оборачиваясь.

На сковороде тушилась цветная капуста. Когда пар повалил из отверстия на прозрачной крышке, мама убавила огонь и помешала капусту. Мама хотела жить правильно, и цветная капуста в сковороде – очередная попытка начать правильную жизнь. Она не любила готовить, но в последнее время старалась для Алисы, которая объявила голодовку.

– У тебя когда-нибудь был тот самый?

– Кто-кто?

От готовки она оторвалась только на секунду, чтобы бросить на меня удивленный взгляд.

– Ну, тот самый… – невозмутимо продолжил я. – Тот, кого ты очень любила. Тот, от кого у тебя замирало сердце, тот, кого ты никогда не забудешь. – Я потянул свободную майку вверх, задирая, и спрятал в ней голову от жары, прислонившись щекой к холодной столешнице. Сцепив пальцы на затылке через трикотаж, я закрыл глаза.

Жара сводила меня с ума.

– Что толку говорить о прошлом?

Я услышал звук лезвия, распарывающего мясо.

– А что толку тогда вообще разговаривать? Давай помолчим.

Мама всегда велась на провокации. Мне оставалось только ждать. Я уловил в воздухе цитрусовый аромат и сглотнул. Внутренне я все еще надеялся, что тем самым для мамы был мой отец.

– Тот, кого я очень любила, быстро свалил, когда у нас появились первые трудности.

– Звучит так себе… Но он все-таки был?

Это внушало слабую надежду, что вместо сердца у мамы не камень.

– Был, и слава богу, что только был. И да, это звучит дерьмово, – заключила она.

– И кто он?

Я много раз задавал этот вопрос и еще ни разу не получил ответа.

– Просто говнюк. И сука!

Лезвие воткнулось в разделочную доску, а по ощущениям – в мое сердце.

– Ма, не выражайся при детях! – Я наконец высунул голову из укрытия. – Иначе не получишь десерта на ужин.

Когда здесь жил Тот-кто-должен-был-стать-мне-отцом, по утрам пахло горелой яичницей, лосьоном для бритья и крепким кофе. Наш дом утратил этот запах, но иногда, солнечными летними днями, я вновь ощущал его. Это было давно, напоминал себе я. Это было в прошлой жизни с прошлым мной. От воспоминаний никогда не становилось легче.

Я встал и стащил пару сладких яблок из вазочки, попутно успев поцеловать маму в плечо. Когда я поднимался наверх, жонглируя яблоками, она окликнула меня.

– А с чего вдруг такие вопросы? Ты что, влюбился?

Из маминых уст слово «влюбился» звучало как преступление. Становиться заключенным я не собирался.

– Разве Гранины умеют любить? – полушутливо спросил я и толкнул плечом дверь в комнату Алисы.

– Что за дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос?

Я молча захлопнул дверь и окинул спальню Алисы быстрым взглядом, оценивая бардак недельной давности. Мятые вещи висели на спинке стула, валялись у шкафа и на кровати. Через задернутые шторы слабо проникал свет, отчего казалось, что тени на стенах колыхались как живые.

Пахло скипидаром и масляными красками. Стол, приставленный к подоконнику, сверкал залакированными царапинами. На деревянной ножке несколько лет назад мы вырезали свои инициалы канцелярским ножом. Мама ничего не заметила, и общий секрет сплотил нас.

Алиса, поджав ноги, расположилась на полу в центре хаоса. Она рисовала Горация, сидевшего на тумбочке. Тот самозабвенно вылизывал черные лапы. На секунду я поверил, что между ними сложилась особая связь, понятная только им двоим.

Я положил рядом с Алисой два яблока, сдвинул с тумбочки книги и журналы и поставил на темное поцарапанное дерево бутылку с водой и пачку аспирина, которую нашел в нижнем ящике. Алиса практически не выходила из дома: она превратила свою комнату в мастерскую. Здесь все время пахло красками и растворителями, отчего у Алисы болела голова.

– Вам нужно поговорить.

– Нам – это кому? – отстраненно поинтересовалась Алиса, оставляя небрежные мазки на бумаге. – Мне и Горацию? Можешь не беспокоиться, он понимает меня лучше, чем любой в этом доме. Да, Гораций?

Гораций сверкнул янтарными глазами.

– Не придуривайся. – Я надкусил яблоко, чувствуя во рту сладковатый вкус. – Тебе и маме. Ты сама-то хоть знаешь, за что борешься? Мама переживает. Видела бы ты, как она резала мясо…