Тот самый

– Вы сказали, что Лиза знала о том, что это ее последний день. – Когда я заговорил, Кир и Жека посмотрели на меня так, будто я предложил им выскочить из окна многоэтажки. Выдержав удивленные взгляды, я продолжил: – Почему?

– Потому что она убила себя, глупышка. – Морщинистая рука потянулась к моей голове, чтобы встрепать легкие кудри, но я медленно отклонился в сторону. Рука, словно ядовитая змея, покружила в воздухе в поисках жертвы и легла обратно на стол. Сухие жилистые пальцы смяли ажурную салфетку. – Всякий человек, решивший убить себя, знает свои последние минуты.

– Разве вы не любили ее?

– Конечно любила. – Элла нисколько не смутилась моим вопросом, и я почувствовал благодарность. – Понимаешь, в чем дело, дорогуша… – Она не знала моего имени, поэтому время от времени придумывала мне ласковые клички. Материнская забота, запертая внутри, прокладывала себе ход через темные уголки души. – А ты почему ничего не ешь? – Забыв, с чего начала, она пододвинула к Киру вазочку с леденцами. За полчаса я впервые взглянул на него: Кир не смотрел на меня, перебирая пальцами салфетку. Казалось, он вообще не слушал Эллу. – Так вот… Для тех, кто дорожит тобой, ты – самый лучший. Тот самый. Самый любимый, самый-самый. А для кого-то другого тем самым человеком будет совсем иной человек. Понимаешь? Нельзя быть тем самым для всех, но все мы для кого-то те самые. Понимаешь? – Она повторяла один и тот же вопрос, словно объясняла теорему Пифагора. – Моя Лиза была для меня самой лучшей, но многие ее не принимали… Ей было мало моей любви, понимаешь? Она хотела стать той самой для человека, которому было все равно. Понимаешь?

Я опустил взгляд, рассматривая стертый линолеум, выглядывавший из-под ковра. В конце концов, подумал я, виновата любовь. Все всегда сводится к любви. Из-за любви пишут песни, из-за любви совершают безумные поступки. А еще из-за любви умирают. Из-за любви или из-за ее отсутствия.

Погладив пальцем каемку кружки, я скосил взгляд на входную дверь: мысль о побеге все еще жила в голове. Только это казалось нечестным: мы разбили окно, вторглись в чужое пространство и теперь собирались сбежать. Я видел это по напряженным позам Кира и Жеки. Им не терпелось уйти. Они сидели, слегка развернувшись к двери.

– Вот и ты для кого-то такой же человек, да? Тот самый. – Мутные глаза уставились на меня.

– Я, в общем-то… – Мне не хотелось откровенничать перед Жекой или Киром, не хотелось жаловаться и обнажать свои мысли, но этот вопрос по-настоящему задел меня. Задел настолько, что я, возможно, почувствовал себя самым одиноким человеком в мире. – Да, наверное, – коротко ответил я, дергая плечом. – Вы надолго здесь?

Боковым зрением я уловил движение Кира: он развернул леденец и крутил фольгу в руках. Теперь я чувствовал его взгляд. Возможно, потому что я хотел чувствовать, а возможно, я действительно мог отличить его взгляд от других.

– На месяц. Может, чуть больше. Если повезет – на все лето.

Мы сидели за столом чужого дома и обсуждали вещи, которые обычно не обсуждают за обеденным столом. Между тем мы забыли о неловкости, витавшей между нами. Для неловкости сейчас не осталось места.

– Извините нас, – сказала Жека, вставая. Она отодвинула стул, и деревянные ножки с неприятным скрипом царапнули линолеум. – Мы, наверное, пойдем. Не будем вам мешать. Вы только приехали… наверняка устали.

– Спасибо за чай. – Кир встал вслед за Жекой и отодвинул нетронутую чашку. Темная капля чая пропитала салфетку.

Взгляд Эллы потух. Никто не слушал ее. Никто не знал ее историю, которую она так хотела поведать миру.

Мы медленно направились к двери, словно любое наше движение могло нарушить хрупкое спокойствие, воцарившееся в доме. Я так и не узнал, почему Лиза убила себя. Когда Жека и Кир вышли на улицу, я замешкался на пороге.

– Если хотите, я могу прийти снова.

Мне показалось, что она нуждалась в надежде, а я – в месте, куда можно вернуться. Мы могли помочь друг другу и исцелить от одиночества. У каждого человека свое одиночество, но лекарство для всех одинаковое. Иногда достаточно того, что в тебе кто-то нуждается.

– Если ты действительно этого хочешь, – сказала она, оглядывая меня. – Я готовлю вкусный черничный пирог.

– Значит, до встречи, – ответил я с улыбкой.

Развернувшись, я опустил ладонь на ручку двери и повернул ее, но голос Эллы остановил меня.

– Постой!

Я замер. Все не могло закончиться так хорошо. Жека и Кир наверняка уже ушли. За секунды в голове пронеслась тысяча мыслей, и одна была хуже другой. По придумыванию худших концовок мне не было равных. Может, Элла решила вызвать полицию.

– Как тебя зовут?

С губ сорвался облегченный выдох.

– Матвей. – Я обернулся через плечо, чтобы взглянуть на Эллу. Отчего-то я знал, что ей можно доверить свое имя.

– Я должна знать твое имя. Когда ты перешагнешь порог этого дома, у меня останется только твое имя, и я буду знать, что ты не призрак и не плод моего старческого воображения.

– Матвей, – зачем-то громче повторил я.