Тоска по дому

Так же сутулясь, он вернулся в операционную, а Джина рухнула на скамью. Я присела рядом с ней. Эта женщина много раз вела себя со мной отвратительно, выговаривала мне, что я плохо готовлю, критиковала меня при Лироне, после нашей с Моше свадьбы продолжала рассказывать ему о незамужних женщинах, но, несмотря на все это, сейчас я не могла не пожалеть ее. Авраам был для нее всем. Он женился на ней, когда ей было пятнадцать, а ему тридцать. С тех пор она смотрит на него снизу вверх, хотя ростом он невысок. Без него она не способна ни выписать чек, ни вкрутить электрическую лампочку. Сейчас она громко, чтобы слышало все отделение, на курдском костерила врача. Проворчала что-то и в адрес Моше. «Наверное, иногда легче рассердиться, чем дать волю тревоге», – подумала я и положила руку ей на плечо.

Сима попросила выручить ее, если можно, всего на пару часов. А теперь Лилах барабанит пальчиками по лицу Ноа. Ноа берет девочку на руки. Вдыхает ее запах. Тонет в зелени ее глаз. На миг у нее сжалось сердце. Пока ничего страшного не произошло. В ней еще пылает огонь. Она еще не опустила руки. Еще хочет кричать. Бегать по улицам. Убежать далеко-далеко. Ей еще рано подавлять свои желания. Не говоря уже об Амире. Он сам не знает, чего хочет. Только боится, что психология – это не его. И вообще, в последнее время атмосфера между ними сгустилась. Амир почти ничего не говорит. А она намеренно приходит домой поздно.

Ноа кладет Лилах в кроватку и тихонько, почти шепотом, ее баюкает. Несмотря ни на что, она рада, что Сима обратилась к ней с просьбой. Приятная новость: оказывается, у нее это получается. Оказывается, на свете есть хотя бы одно существо, которое не считает ее жесткой.

Неожиданно послышался стук в дверь.

Она смотрит в дверной глазок. Там стоит арабский рабочий. Дышит тяжело, как после пробежки. Лилах испугалась и заплакала. Ноа берет ее на руки и укачивает.

– Кто там? – спрашивает она.

– Я строитель, работаю у Мадмони, – отвечает Саддик и больше не добавляет ни слова. Да и что он может добавить, свое имя, что ли? Какое ей дело до его имени?

Она снова подходит к глазку. И снова смотрит. У него мягкие глаза, у этого работника Мадмони. Седая щетина. И странный пояс, концы которого свисают до земли. Но все равно из-за Лилах и из-за автобуса номер восемнадцать она ему не открывает.

На следующий день Закияны заняли хирургическое отделение больницы «Хадасса». Восемь братьев, плюс их жены, плюс старшие внуки – пришли все и расселись по местам в зоне ожидания. Мужчины присоединились к Менахему для совместной молитвы, женщины тихо беседовали с Джиной и рассказывали ей на ухо про чьего-то двоюродного брата и чьего-то еще племянника, у которых было точно то же, что у Авраама и все кончилось благополучно. Дети носились по коридору и все время клянчили мелочь на чипсы из автомата.

Мы ждали каждый своей очереди, чтобы зайти к Аврааму.

Первыми к нему пошли Джина, Менахем и Шули, жена Оведа, которая раньше работала медсестрой в больнице «Пория», и все считали ее специалистом. Они находились в палате около часа. Когда они выходили, Джина опиралась на Менахема, а Шули взглянула на нас и покрутила пальцем у виска. Не произнеся ни слова, они разделились: Менахем с Джиной, опирающейся на его руку, отправились с сообщением к мужчинам, а Шули подала женщинам знак приблизиться и строгим торжественным тоном произнесла:

– Папука Авраам (Бедный Авраам). Теперь он маджнун. Они влили ему в мозг какие-то вещества, и теперь он несет всякую чушь. Мы вошли к нему. Он не поздоровался. Не узнал нас, и Джину не узнал, только спрашивал все время, известно ли нам, где его сын, где Нисан. Вы знаете, кто такой Нисан?

Женщины послушно закивали, но Шули все равно пояснила:

– Это их первый ребенок, он родился еще до Менахема и умер от болезни по пути в Израиль. И вот вдруг сейчас он о нем вспомнил и только о нем и говорит. В него вселился демон. Папука! Только и твердит: «Где Нисан? Где Нисан? Кто отнял у меня Нисана?»

Шули описала бледное лицо Авраама, его мечтательный взгляд, глубокие морщины на лице, которые, по ее мнению, стали еще глубже. Я тем временем искала глазами Моше и нашла: он стоял сбоку от группы мужчин, и я наблюдала за его реакцией. Я ведь знаю его наизусть: как он закрывает глаза, когда у него что-то болит, как дважды бьет себя по бедру кулаком, когда сердится, как почесывает ухо, когда не знает, что делать. Еще я знала, что, дослушав Менахема, он станет искать глазами меня.

По дороге домой он крепко, обеими руками, сжимал руль. Люди всегда ведут машину осторожно, когда возвращаются из больницы; кроме того, дорога от «Хадассы» до Кастеля узкая, грузовики, выезжающие из карьера, рассыпают на асфальте скользкий песок, и по ночам здесь темно. (Региональному совету хватает средств, чтобы в Мевасерете установить освещение в каждом закоулке, а что творится на главной дороге до Кастеля, их не волнует.) Только около нашего дома он немного успокоился, снял с руля одну руку, положил ее мне на колени и сказал:

– Спасибо.

– За что? – спросила я.