Читаем Тоска по дому полностью

Тоска по дому

– Ты знаешь, я-и́бни[30], есть еще кое-что, о чем я тебе пока не рассказала, – говорит мама и закрывает глаза.

Старый ржавый ключ от дома лежит между нами на маленькой табуретке с золотой окантовкой. Она сняла его с шеи в первый раз за сорок восемь лет, – даже в душе она никогда его не снимает, – но я его пока не беру. Я уже рассказал ей о доме, и она не закричала. Я уже описал ей, как он выглядит со всех сторон, и она не замахала на меня, чтобы я уходил. Наоборот, она добавила еще несколько деталей – перед домом растут два фиговых дерева, а позади гранатовое, – чтобы я был уверен, что это именно тот дом. Но протянуть руку и взять ключ у меня не хватает смелости.

– Мне было стыдно, и я не рассказала тебе эту историю, – продолжает мама. – Но, я-и́бни, скоро и ты состаришься, и кто знает, сколько я еще проживу.

«У тебя впереди еще много лет», – хочу сказать я, но взглядом она заставляет меня замолчать.

– В тот день, когда пришли евреи, – начинает она, но не голосом рассказчицы, своим громким голосом, заставляющим присутствующих податься вперед и слушать, а тихим, мне не знакомым, – в тот день, когда они пришли, чтобы прогнать нас, мы не стали брать из дома много вещей. Времени не было. Солдаты уже стояли на окрестных холмах, и рассказы о деревне Дир-Ясин передавались из уст в уста. Ты ведь слышал о Дир-Ясине, верно? Все говорили, что теперь Дир-Ясин будет здесь, в Эль-Кастеле, и страх проник в наши сердца. И мы не подумали хорошенько, ты понимаешь? Мы взяли риса, немного оливкового масла, несколько кастрюль, все погрузили на осла и тронулись в путь. Только через несколько часов я вспомнила, что кое-что оставила дома. Самую важную вещь. И я хотела вернуться. Обязана была вернуться. Но солдаты начали стрелять над нашими головами и кричали: «Ялла, бегите к Абдалле». И твой папа сказал: «Маалеш[31], все равно мы вернемся в деревню через две недели». Так и осталась эта вещь там, осталась в стенах дома.

– Что это за вещь, я-у́мми, о чем ты говоришь? – спрашиваю я.

И она кладет свою ладонь на мою и говорит:

– Этого я не могу тебе сказать. Ты сам увидишь.

Ладонь ее дрожит. Я накрываю ее своей второй ладонью, а она накрывает мою руку своей. Так мы и сидим, с башней из четырех рук, одна на другой. Проходит несколько минут. Мы молчим.

Муэдзин начинает призывать к молитве, и слова его влетают в окно вместе с ветром. Дети кричат внизу во дворе. Папа кашляет в спальне.

Наконец она освобождает свою руку, берет ржавый ключ и протягивает его мне:

– Возьми, я-и́бни, иди в тот дом, о котором ты говоришь, и открой дверь. Может быть, это воля Аллаха, что тебя взяли работать в нашей деревне. Я уже стара и упряма, но ты, если так хочешь, иди туда, и Аллах будет хранить шаги твои. Иди, иди и поздоровайся с духом Азиза. Люди говорят, что он все еще бродит там, сводя евреев с ума. Иди и принеси черный инжир с фигового дерева, а еще посыпь землю возле мечети известью, чтобы муравьи не проникли внутрь. А потом, когда подойдешь к дому, заходи внутрь, не стыдись, это твой дом, не извиняйся. И если какой-нибудь еврей скажет тебе что-нибудь, то покажи им это. – Она подходит к шкафу, достает мешочек, суру-оберег, и вынимает оттуда документ на пергаменте. Я знаком с этим документом: последний раз я видел его тридцать лет назад, когда семья моей жены захотела узнать, какими землями владеет семья жениха. Так это было тогда. Люди верили, что скоро все вернутся домой и получат назад свои земли.

– Ха́да ал та́бу[32], – говорит мама и протягивает мне документ. Руки ее дрожат, и документ дрожит, и пергамент пляшет. – Люди умирают, деревья умирают, но земля остается навсегда, – говорит она.

– Мазбут, это верно, – отвечаю я и вытираю рукавом пыль с бумаги.

– Ты сохранишь это? – Она грозит мне пальцем.

– Конечно, – обещаю я и прижимаю руку к карману рубашки.

– А теперь слушай меня внимательно, – говорит она, понижая голос до шепота. – Над дверью, под потолком, есть один шаткий кирпич. Поищи, ты найдешь. Я на тебя полагаюсь, это ведь твоя профессия, не так ли? Когда найдешь, осторожно вытащи его. Если это тот самый дом, то в углублении будет лежать мешочек, а в нем – сверток из газетной бумаги. В газеты завернуто кое-что принадлежащее мне. Твоей матери. Я-Саддик, если сможешь, принеси это сюда. Да пребудет с тобой Аллах.

<p>Песня</p>

Мне десять лет,

И к разгрому близок «Бейтар»,

И я обещаю Господу,

Дабы он отвратил удар,

Не снимать кипы,

Есть кошерное, а не все подряд,

И блюсти Шаббат.

А ныне снова молю Тебя:

«Взгляни на меня,

Благодатью Своей осени меня!»

Мне пятнадцать лет,