Тоска по дому

Вернулся в постель, забрался под одеяло и подложил подушку под затылок. Перед глазами плясали искорки. На мгновение я усомнился, был ли краткий визит моего потерянного брата реальным или он мне привиделся. Если бы Ноа была со мной, я бы все ей рассказал и вернул себе ощущение реальности. В комнате, ударяясь об оконное стекло, жужжала невидимая муха. И вдруг меня охватила ужасная тоска по Ноа.

Позже, в ту ночь, когда я вернулась из бара, это возникло. Мгновенно, подобно орде футбольных болельщиков, тех, что во время матчей, которые смотрит Амир, выбегают голыми на футбольное поле, и все внимание переключается на них.

Вдруг я поняла. Поняла. Что. Я. Хочу. Сделать. С проектом. Дипломным.

От волнения у меня задрожали руки, по-настоящему задрожали, но я не пыталась унять дрожь и позволила идее, которая в ту минуту выражалась единственным словом – тоска, – проникнуть в мысли и вызвать всевозможные ассоциации. Все происходило с невероятной скоростью. Как будто проект вызревал во мне бутоном, дожидаясь момента, чтобы распуститься. «Давай, миленький, давай», – призывала я его и, достав из ящика стопку белой бумаги, начала рисовать эскизы и клейкой лентой крепить их к стенам. В центре я поместила рисунок, изображающий меня с телефоном в руке, вокруг – тех, кто, как и я, страдал от тоски. Там была моя мама с шарфом, который она связала своему первому парню, погибшему во время войны Судного дня, и о ком она никогда не рассказывала. Там был Саддик, рабочий-строитель, который пришел в дом Авраама и Джины с золотой цепочкой своей бабушки на шее. И новая репатриантка из Аргентины, которую я назвала Франкой. И билетер из кинотеатра в торговом центре Иерусалима, на которого я обратила внимание еще в прошлом году, а сейчас поняла, что он тот, кто мне нужен. И еще один мужчина, которого я никогда в жизни не встречала, но представляла его себе во всех подробностях, вплоть до щетины на щеках, и знала, что в кадре с ним не будет никаких предметов, только текст с рассказом о том, что его с детства преследует тоска, но не по чему-то конкретному, а вообще. Я нарисовала его и прикрепила рисунок на стену; нарисовала других персонажей, с предметами и без, и вписала первые пришедшие в голову слова: игрушка, пирушка, петрушка, и все это время у меня в горле стоял комок, как будто я вот-вот заплачу; такое бывает со мной всегда, если я чувствую, что делаю что-то стоящее. Мне вдруг стало безразлично, что скажут мои преподаватели. Если уж у меня родилась идея, которая меня саму вгоняет в дрожь, никто меня не остановит, никто! А если они посмеют что-нибудь вякнуть, я просто добавлю их к списку своих персонажей, потому что каждый из них тоже страдает от тоски по чему-то. Возможно, это тоска по тому времени, когда они сами занимались творчеством, а не только критиковали других. Точно! Так и надо! Гениально! Сфотографировать Ишая Леви у входа в художественную галерею. Он стоит на пороге, но внутрь не входит.

Я всю ночь ворочалась без сна. Ждала, чтобы поскорее наступило утро и я начала договариваться с людьми, которых собиралась снимать. Хотела позвонить Амиру и рассказать ему, что у меня наконец-то появилась идея для дипломного проекта, но подумала, что делать этого нельзя, потому что это все испортит. Еще я думала, что не хочу быть художником, потому что если постоянно использовать собственные чувства в качестве материала для творчества, то потеряешь способность просто чувствовать. Еще я думала, что не умею делать ничего, кроме фотографии, поэтому выбора у меня нет, придется быть художником и расплачиваться за это. Я подумала, что проголодалась. Это ведь тоже своего рода тоска. Я встала приготовить себе тост с сыром, но, разделяя ломтики сыра, думала: будут ли эти ломтики сыра скучать один по другому? Думала, что я идиотка, но талантливая. Талантливая идиотка. Я съела на кухне тост с сыром и кончиком пальца собрала крошки. Затем села на кровать и стала ждать, когда сквозь щели жалюзи пробьется первый свет.

Они сидели на моей кровати и разговаривали. По-настоящему разговаривали. Я еще сильнее зажмурил глаза: пусть продолжают думать, что я сплю. Папа сидел справа и время от времени коленом касался моей ноги. Мама сидела слева, и до меня доносился аромат ее духов, которыми она после Гиди не пользовалась, но в последнюю неделю вдруг о них вспомнила.

– На этот раз все закончилось хорошо, но могло закончиться плохо, – сказала мама.

– Да, – сказал папа.

– Надо было уделять ему больше внимания… Не знаю… Как-то постараться, – сказала мама.

– Да, – сказал папа (а я не поверил собственным ушам: он два раза подряд согласился с мамой).

– Ты должен был рассказать, что у тебя проблемы с бизнесом, Реувен, – сказала мама.

– Я должен был много чего сделать, – сказал папа. – Но какой смысл говорить о том, чего не вернешь? Какая от этого польза?

– Вот видишь, опять ты за свое, – сказала мама (я испугался, что они вот-вот начнут ссориться). – Ни о чем не хочешь поговорить.