Томминокеры

– Да, мадам, – проронил официант, облизнув губы. На них уже стали обращать внимание. Кое-кто улыбнулся – впрочем, едва они перехватывали взгляд Энн, улыбка стиралась с их лиц. Официант зашагал на кухню, но она тут же окликнула его зычным, не терпящим возражений голосом:

– В настоящий «Сомбреро» кладут калуа и сливки. Сливки, понятно? И если, котик, принесешь мне «Сомбреро» на молоке, я тебе этим пойлом шею намылю.

У официанта задергался кадык, вверх и вниз – точь-в-точь обезьянка на палке. Он попытался изобразить аристократически-снисходительную улыбку, известное оружие официантов против клиентов-грубиянов. Надо отдать ему должное, стартовал он неплохо, но тут Энн скривила губы в ухмылке, от которой его начинание пошло прахом. Улыбка эта была убийственной, она не предвещала ничего хорошего.

– Я не шучу, котик, – проворковала Энн. Официант поверил.

5

К семи тридцати она уже была в номере. Разделась, напялила пижаму и села у окна. Несмотря на название, отель «Городские огни» находился на окраине Бангора. С четвертого этажа, где она поселилась, открывался вид на небольшую освещенную парковку. Все остальное тонуло в непроницаемом мраке. Такой расклад устраивал ее как нельзя лучше.

В сумочке Энн носила капсулы с амфетамином. Вытряхнув из пузырька одну пилюлю, она вскрыла оболочку и высыпала содержимое на зеркальце компактной пудры. Аккуратно подстриженным ногтем выровняла белый порошок в полоску и втянула ноздрей сразу половину. Сердце зайцем запрыгало в чахлой груди. На блеклом лице вспыхнул румянец. Оставшуюся часть она приберегла на утро. Баловаться «желтенькими» она начала после первого инсульта отца и привыкла к ним настолько, что уже не могла заснуть без понюшки – что странно, ведь действие этого вещества было диаметрально противоположно успокоительному. С глубокого детства ей помнилось, как однажды мать, в очередной раз доведенная до исступления, крикнула ей: «Истеричка ненормальная, все у тебя не как у людей!»

И она нисколько не преувеличивала, Энн это знала. Правда, теперь старушка себе такого ни за что бы не позволила.

Энн посмотрела на телефон и тут же отвела взгляд. Один вид этого предмета напоминал о Бобби и о том, как по-хамски она отказалась приехать на похороны отца, совершенно типичным образом избежав прямого разговора. Жалкая слюнтяйка, она попросту отказалась реагировать на упорные попытки Энн с ней связаться. На следующий же день после того, как этот хрыч свалился с ударом, Энн звонила ей дважды – когда стало ясно, что старикашка склеит ласты. К телефону так никто и не подошел.

После смерти отца Энн позвонила снова. Второго августа ровно в час ноль четыре ночи. Какая-то пьянь ответила на звонок.

– Не могли бы вы пригласить к телефону Роберту Андерсон? – обратилась к собеседнику Энн. Она стояла в фойе госпиталя для ветеранов города Ютика возле платного телефона и была до предела напряжена. Матушка сидела рядом на пластмассовом стуле в окружении бесчисленных братьев и сестер с бесконечно скорбными ирландскими лицами; все они рыдали, рыдали и рыдали. – И побыстрее.

– Бобби? – переспросил хмельной голос на другом конце провода. – Вам какого босса позвать, старого или «нового и улучшенного»?

– Оставь эти шуточки при себе, Гарденер. У ее отца…

– Сейчас не получится с Бобби поговорить, – встрял пьяный Гарденер, а это был действительно он, уж теперь она узнала этот голос. Энн закрыла глаза. Она терпеть не могла, когда ее перебивают по телефону; это была одна из самых дурных телефонных манер. – Она ушла в сарай с полицией Далласа. Они там становятся все «новее и лучше».

– Передай, что звонила сес…

Щелк!

Бешенство обожгло горло, злоба затмила все вокруг. Энн стиснула в кулаке телефонную трубку и смотрела на нее так, как женщина может смотреть на ужалившую ее змею. Ногти побелели и обрели синюшный оттенок.

Энн не любила, когда ее перебивают, но самой дурной из телефонных манер, с ее точки зрения, было, когда бросают трубку посреди разговора.

6

Она тут же набрала снова, и на этот раз, выждав долгую паузу, телефон принялся испускать в ухо тревожный назойливый звук. Бросив трубку, она повернулась к рыдающей матери и ирландской родне.

– Ты дозвонилась, сестричка? – спросила мать.

– Да.

– И что она сказала? – Матушка взглянула на Энн с надеждой на добрую весть. – Приедет домой на похороны?

– Я не добилась членораздельного ответа, – буркнула Энн.

И тут вся обида и злость на эту мерзкую поганку, которая посмела сбежать от суровой расправы, вырвались в один миг. Нет, она не истерила. Сестричка никогда не опустилась бы до истерик, равно как и не стала бы молчать: она не впадала в крайности. На лице ее появилась хищная усмешка. Родственники примолкли и с некоторым испугом воззрились на Энн. Две старушенции вцепились в свои четки.

– На самом деле она сказала, что очень рада. Давно пора старому козлу отбросить копыта. И засмеялась. А потом бросила трубку.

Все в ошеломлении смолкли, и тут раздался пронзительный крик Полы Андерсон – хлопнув себя ладонями по ушам, она заорала что было мочи.

7