Томление духа

— «Зачем разговаривать? Не надо разговаривать. И креста тоже не надо. А яблочко хочешь?» — «Яблочко давай!» Ведь этот смертник — я.

— Еще поживете. Что уж вы так? — утешил священник.

— Я — этот смертник. «А яблочко хочешь?» — «Давай яблочко». О, Боже мой, Боже…

Слязкин через пух нащупал головой края старой книги, засунутой под подушку, и продолжал:

— Я искушал Бога. Я просил Его послать мне час испытания. Потому что не могу дольше жить в позоре и на дне темной ямы. С головы до ног я выпачкан, батюшка. Я ничуть не брежу. Наклонитесь, батюшка, чтобы я мог поцеловать вас.

— Отчего же? Облобызаемся, — с готовностью отозвался священник и грузно наклонился над больным.

Голубые детские глаза, которые совершенно не гармонировали с морщинистым древним лбом, доверчиво глядели на священника.

— Я чувствовал, что увижу вас, — сказал приват-доцент с необыкновенным убеждением и прищурился. — Я именно о вас думал.

— Возможно, — ответил батюшка нисколько не недоумевая, потому что не задавал себе вопросов, и в три приема поцеловал лежащего, словно дрова рубил.

В этот момент женщина в золотых очках и строгим добрым лицом ввела Яшевского. Кирилл Гавриилович остановился в дверях, полагая, что не туда попал. Он не любил больных, мертвецов, священников, запах карболки, считая все это обидным напоминанием о чем-то неприятном. Батюшка склонил свою огромную голову, которая была в полтора раза больше обыкновенной, и великий человек увидел Слязкина.

— Кирилл Гавриилович! — радостно воскликнул тот. — Полюбуйтесь на меня. Я смертник.

Яшевский, злясь на своего друга за то, что тот навязал ему неприятную ему обстановку, кисло ответил:

— Я был занят срочной работой. Через две недели вы выздоровеете. Зачем устраивать себе такую рекламу?

Бедный Михаил Иосифович надеялся, что встреча будет иной. Впрочем, всю жизнь он так ошибался. Ему постоянно казалось, что когда увидится с тем или другим, — произойдет глубокий, задушевный разговор, который все выяснит и окончательно сблизит беседующих. Несколько десятков лет тосковал он по такой беседе, и ему думалось, что теперь она наконец состоится. Но философ был такой же, как всегда, даже холоднее обычного. Скорбь ущемила обожженное сердце Слязкина.

— Я только вас одного хотел видеть, — сказал он, горестно разочарованный и мягко упрекая.

— Прекрасно. Но ведь вы здоровы. Впрочем, что с вами произошло? — ответил великий человек.

— Они желают изъявить при двух свидетелях свое духовное распоряжение, — вмешался батюшка.

Яшевский принужден был взглянуть на священника снизу вверх, так как был значительно ниже ростом. Это тоже обозлило его: он не любил людей, которые были выше его.

— Вот как, — сказал Кирилл Гавриилович с гримасой. — Конечно, вы все оставите вашей жене?

Приват-доцент университета Михаил Иосифович Слязкин поднял глаза на великого человека, ясно поглядел на него и ответил:

— Я не женат. Я и моя жена невенчаны. Разумеется, я должен сделать распоряжение в пользу моих ближайших бедных родственников.

XXII

Приблизительно через неделю в необычный час утром к великому человеку постучались. Хозяин произнес: «Войдите», но, видимо, сказал это совершенно механически, потому что, когда Александр Александрович Щетинин вошел, он застал философа, углубленного в чтение. Яшевский читал еще несколько секунд пока, случало оглянувшись, не увидел гостя.

Кирилл Гавриилович был доволен, что в числе его «учеников» находился офицер в блестящем мундире. Этот нарядный мундир и огромная, грохочущая по тротуару сабля как будто придавали особенный вес тому, чему учил Кирилл Гавриилович. Прикрывая растопыренными пальцами шею — он был без воротничка — Яшевский приветливо пошел гостю на встречу.

— Я только что умылся… Заинтересовался кое-чем… Хотите чаю, Александр Александрович?

У гостя был внутренне-торжественный вид. Узкие серые глаза под низким покатым лбом были немного воспалены; лицо осунулось и точно постарело; хозяин вскользь заметил, что левый рукав темно-синего мундира был запачкан известкой… Кирилл Гавриилович не любил, когда его видели неодетым.

— Одну минуту, извините, — сказал он и пошел в соседнюю комнату, где быстро привел себя в порядок.

— Могу я говорить совершенно свободно? — спросил Щетинин. Он сидел, сдвинув углом непомерно длинные ноги в узких рейтузах. Его некрасивое скуластое лицо было холодно и неприветливо.

— Речь идет о тайне государственной важности, — начал гость, — а именно о Болгарии.

Философ подошел к двери и запер ее на ключ.

— Болгарии, — повторил офицер и вскользь обронил: — Нас не подслушивают?

— Нет. Я весь внимание, — ответил хозяин.

— Есть проект переменить в Болгарии династию. Нынешней династией недовольны.

— Кто недоволен?

— Здесь, при Дворе. И при иностранных Дворах, — спокойно ответил офицер. — Готовится дворцовый переворот, приблизительно так, как это было в Сербии.

Яшевский кивнул головой.

— Все подготовлено. Об этом хлопочут здесь и во Франции. Скоро все должно решиться.