В середине речи входная дверь начала скрипеть, медленно отворяться, показался длинный, любопытный нос — и на цыпочках вошел приват-доцент Слязкин. Он был в длинном сюртуке, от чего позеленевшее, тщательно выбритое лицо казалось еще мертвеннее. Галстук съехал на сторону, в жилете не были застегнуты две пуговицы. Рыжеватые, поредевшие волосы вихрами торчали на темени. Он быстро и отрицательно затряс большой головой, давая понять блестящему обществу, что мешать не будет, замер, сдерживая дыхание, и на его больном, осунувшемся лице выразилось благоговейное внимание. Ясные детские глаза под древним лбом засияли внутренней радостью удовлетворения. Казалось, Слязкин думал: «Наконец-то я их всех отыскал!»
Великий человек продолжал говорить тонким голосом, как будто кричал на кого-то. Быть может, он не видел вошедшего, так как, впадая в пафос, нередко переставал замечать окружающее и забывал где находится. В эти минуты он был похож на одержимого.
Приветливым дружеским светом светила лампа; самый воздух этой комнаты, до потолка наполненной бумагами, книгами и гравюрами, казался умным.
На письменном столе на том же месте, что и в прошлую зиму, лежало латинское евангелие.