Томление духа

Юлия Леонидовна положила перо. Левая щека, на которую падал ровный теплый свет лампы, окрасилась в розовую краску, похожую по оттенку на далекое ночное зарево. Золотистые волосы над низким лбом пришли в беспорядок; она машинально поправила их рукою, которая была оголена выше локтя.

Она прочла написанное, расставила все запятые и поправила описки. Потом сунула тетрадь в ящик стола и заперла на ключ.

Безмятежный мир и покой охватили ее. Медленно, точно в странном танце, ступала она по блеклому ковру. По своей привычке она соединила руки ладонями и, вывернув локти, поднесла пухлые пальчики к губам. Складка над золотистой бровью исчезла, и низкий лоб был ясен. Ни о чем не думала и смутно ощущала свое зрелое тело, облитое мирным вечерним светом.

В дверь постучались, голос чахоточной девушки любовно произнес:

— Чай приготовлен, Юлия Леонидовна. Десять часов.

Хозяйка очнулась и ответила:

— Спасибо, Даша. Сейчас.

Подняв голову, она пошла к дверям.

XXI

Когда бросились к упавшему под коляску Слязкину, он лежал без движения и казался похудевшим, как человек перенесший изнурительную болезнь. Пальцы левой руки непрерывно двигались, будто подзывали кого-то игривым жестом. В толпе, издали походившей на расплывающееся черное пятно, ругали богачей и правительство. Городовой, погнавшийся за коляской Щетинина, вернулся и с помощью добровольцев уложил Михаила Иосифовича в сани. Тогда Слязкин начал стонать. Извозчик не повернулся на козлах и сидел с таким видом, как будто сзади на его спине совершают благодетельную для него операцию. Городовой стал сбоку, и Слязкин стеная обнял его похудевшей рукой за шею. Какой-то низенький толстенький человек волновался больше всех и вместе с пострадавшим поехал в больницу. Толпа разошлась.

Толстенький коротенький человек сидел в санях, вздыхая от усталости и беспрестанно высовываясь, чтобы видеть то, что делается впереди. Рука израненного господина неизменно продолжала обнимать шею городового; человек, натянув рукав своего ватного пальто, принялся чистить упавший цилиндр приват-доцента, вертя его, как на вертеле, и в конце концов придал ему даже некоторую элегантность и блеск. Прохожие оглядывались на медленно подвигавшиеся сани и на господина, который, вытянув руки, держал перед собою старомодный цилиндр, словно драгоценность.

Слязкин, стеная, сказал городовому:

— … Больно… Умираю…

— Не беспокойте себя, господин, — ответил городовой. — Сейчас за угол больница.

Слязкин почувствовал к городовому нежную дружбу. У него застучали зубы, точно от холода; он с трудом произнес, шевеля пальцами:

— Я вас поблагодарю, голубчик… Как только выздоровею…

— Покорно благодарим, — ответил бывший унтер. — А только по службе нашей полагается… пьяный или какой с повреждением…

Городовому было неудобно стоять; у него болел затылок, но он не двигался, чтобы не беспокоить Слязкина.

— Вот… допрыгался, — сказал Михаил Иосифович и хотел улыбнуться, но вместо улыбки вышла гримаса, и из груди вырвался сдавленный стон. Ветер трепал его редкие рыжеватые волосы, и бил ударами в морщинистый открытый лоб.

У подъезда он увидел вывеску.

— Я знаю эту больницу, — обрадовался приват-доцент. — Ею заведует доктор Верстов, мой хороший знакомый… даже друг… Просто удивительно, что я… что мы… на дне позора…

Он застонал и застучал зубами.

Через несколько минут его бережно внесли в приемный покой. Служители, одетые в белое, хлопотали около него; пришла пожилая женщина тоже в белом, с добрым строгим лицом, в золотых очках.

— Pardonnez moi, madame, извините меня великодушно, — обратился к ней Слязкин, — что я не встаю к вам навстречу. Но, кажется, у меня сломана нога.

Женщина удивленно посмотрела на него и осведомилась сообщили ли врачу.

— Это мой хороший знакомый. Передайте ему мою визитную карточку, — вмешался Слязкин. — Слева, в бумажнике мои карточки. Но осторожнее: там деньги.

Женщина объяснила, что визитной карточки не надо: доктор принимает всех. Больной начал стонать.

Толстенький, коротенький человечек был тут же, помогая по мере сил и шепча: «осторожнее».

— Доктор Верстов — будущая знаменитость, — обратился Михаил Иосифович к одному из служителей. — Положительно вы должны считать себя счастливым, что работаете под его руководством.

— Действительно что, — отозвался служитель Сергей, тот самый, который три часа просидел в передней у великого человека.

— Замечательная голова, благословенная Богом рука! Светило! Когда-нибудь вы вспомните мои слова, — продолжал больной и только теперь заметил коротенького черненького человечка. Он всмотрелся в него, его глаза увлажнились, и сухие губы дрогнули.

— Позвольте познакомиться, — произнес он прерывающимся от внутренних слез голосом. — Слязкин, приват-доцент университета. Это вы меня спасли?

— Спасли! Я был при том, что? — ответил человечек, картавя, неправильно произнося слова и сразу выдавая свое семитское происхождение.

— А! — крякнул Слязкин. — Как только поправлюсь, я непременно сочту долгом зайти к вам, — слезы покатились по его щекам. — У вас, должно быть, чудесная жена!