Подошел к двери. Пошарканная, коричневый дерматин в нескольких местах прожжен — из дырок торчит бурая, закопченная вата. Цифр не было, но Томас знал, что пришел туда куда надо. Нажал на звонок. Тишина. Ещё раз. Прислушался — нет, ни звука. Может не работает? Постучал в дверь. Тихо. Что-то не так. Чертыхальски знал, что Андрей редко выходит из дому, в магазин (раз в два дня), на почту (два раза в неделю), на работу (раз в неделю). Каждый месяц выбирается в городской музей. Два раза в год путешествует в Киев, Москву или Ленинград. Ни друзей, приятелей или подруг. Даже просто знакомых. Что сказать? Нормальная жизнь затворника. Тихоня чувствовал, что хозяин дома. Он ещё раз постучал, уже сильнее и, наконец, услышал звук, похожий на шелест. Отойдя на шаг, пригладил волосы, осмотрел себя и остался доволен.
Дверь распахнулась и перед Томасом предстал номер «четыре — Андрей Сермяга, он же увертюра и марш из «Щелкунчика» Чайковского, желтый ярлык. Ниже Чертыхальски на голову,
Вдруг из-за спины хозяина вышла черная овчарка. Вот так сюрприз — в досье о домашних животных ничего сказано не было.
— Добрый день, — сказал Томас, стараясь не смотреть псу в глаза.
— Добрый день, — ответил хозяин.
— Вы Андрей Сергеевич Сермяга?
— Он самый.
— Я по очень важному делу.
— Важному для кого?
Тихоня кивнул, мол, рад, что у собеседника отличное чувство юмора, но он при исполнении и не склонен зря тратить время, поэтому спешит представиться:
— Я консультант художественного фонда Люксембурга. Моё имя — Лец, фамилия — Прандштеттер. Вот документы.
Вытащив из портмоне пластиковую карточку с гашеной фотографией, названием организации, голограммами и — не переступая через порог — Томас-Лец протянул её хозяину.
Андрей посмотрел на карточку, затем на собаку — та, не спуская глаз с гостя, вильнула хвостом. Сделав шаг в сторону, Сермяга сказал:
— Проходите. Пират, пропусти.
Томас вошел в квартиру. В узком коридоре было не прибрано, неряшливо, как бывает в домах, где много лет делают ремонт и никак не могут остановиться. Поблекшие от времени обои, потрескавшиеся пластиковые плитки на полу, давно беленый высокий потолок с висящей на черной проволоке присыпанной пылью лампочкой без абажура. По левую руку стояла старая высокая стенка, где на антресолях хранились большие картонные ящики. Хранящуюся в прихожей верхнюю одежду от пыли закрывала цветастая штора. Дальше к стене был приставлен дорогой спортивный велосипед. Справа дверные проемы — в зал и на кухню. В конце коридора ещё дверь, скорее всего в уборную, которая, Томас это видел точно, была объединена с ванной — когда-то давно Андрей с отцом вдвоем сломали стену. Тихоне не надо было напрягать воображение — он ясно, как съемку домашнего кино, сейчас наблюдал напряженные лица работников, как они грузили в ведра мусор, кирпичи и тащили на улицу. Один раз, второй, сотый. Могли растянуть работу на два дня, но решили уложиться в один. Им казалось, что быстро управятся и не рассчитали, а потом уже не хотели останавливаться. Понятно, оба — отец и сын — упертые. Устали, как рабы на постройке пирамиды, но закончили до темноты. Вот Андрей ещё школьник. Коричневая форма, пионерский галстук, в руках портфель. Обнимает маму и бежит к двери, прямо к Томасу, сквозь Томаса — на улицу. Лица. Добрые. Улыбаются. Теней становится все больше и больше, они скользят, машут руками, движения ускоряются и настает момент, когда они все сливаются в однообразном дымном мареве. Разговоры, крики, шепот, ругань, бессмысленные фразы все ещё живут в этом коридоре: «Молока купить не забудь! Поделом... Не реви так... Андрюша, пятачок приложи... Да она сама того... Го-о-о-ол... Её больше нет... Батареи красит... Га-а-ага... Слышь, шо говорю... А как правильно?..».
Странное место, подумал Томас. Так много воспоминаний теснилось только в коридорах его родного ДОПРа, где Томас служил... Когда это было? Когда... Так до войны ещё...
Чтобы с чего-то начать он сказал тихо:
— Спасибо за приглашение.
Томас замолчал, явно ожидая ответа хозяина, но Андрей и не думал поддерживать разговор.