Томас

— Поэтому продолжаете водиться с контрабандистами и прочим жульём? — улыбка Рейнарда была само очарование.

Не дождавшись ответа, мистер Тенет, подхватил портфель и встал.

— Разрешите откланяться. Хороший был кофе.

— Спасибо, — сказал Адам Семенович, про себя отметив, что гость так ни одного глотка и не сделал.

18 Мышка хвостиком махнула

Покинув частный храм Минервы, Томас вышел на свет. Стоя на крыльце, он подумал, что перед тем, как отдохнуть от трудов неправедных, надо бы окончательно разобраться с номером «четыре». К художникам он питал особую любовь. А тут ещё жара донимает, прибавляет злости.

Остановил такси. Сев в душную машину, буркнул адрес и прикрыл веки. Томас попытался выкинуть из памяти довольную рожу этого прощелыги Гараняна, но колючие глазки Адама, его мокрые губы, черепашьи морщины на щеках, словно выжгло на сетчатке — даже с закрытыми глазами видно. Хорошо, клин — клином! Придется опять вступать в бой с минимальной подготовкой. Она-то есть, деньги отправлял, кое-что заранее припас, но Тихоня знал, чувствовал — этого мало, надо бы лучше все продумать. И всё же решать проблему номера «четыре» надо сегодня, бесповоротно, окончательно.

Подъехав к дому Андрея Сермяги, Чертыхальски расплатился и вышел на тротуар. Огляделся. Солнце в зените, пекло мировое — только в Седово загорать, — а он стоит перед засаженным липами зеленым двориком с вкопанными окрашенными покрышками на детской площадке, лавочками, и малодушно думает: «Идти или нет?». Было бы неплохо развернуться, сесть назад в машину и махнуть на ставок — поплавать, попить пивка, поглазеть на девчат. Нет, хватит! Решился — в бой! Перед встречей с «красным» ярлыком, не хотелось бы отвлекаться на мелочи.

Не успел Тихоня сделать и пары шагов, как за его спиной раздался скрип тормозов.

К бордюру подъехала смутно знакомая белая иномарка. Из неё вышел...

У Томаса была плохая память на лица, но этого типчика — именно это слово наиболее подходило к облику водителя — он признал сразу. Краснофф. Пастор. Лицо неприятное, словно смазанное, размытое. Около тридцати. Рост баскетболиста, широкоплеч, крепок, мускулист, но уже стал терять форму — появился жирок на бедрах и животе.

— Слушайте, сударь, — сказал «размытый», — если вы направляетесь в гости к Сермяге, то у меня к вам убедительная просьба: разворачивайте ваши стопы и катитесь куда подальше.

Томас пару секунд ошалело моргал, а потом ответил:

— Голубчик, какое ваше собачье, куда я иду и к кому иду?

Краснофф усмехнулся.

— Дорогой, ты думаешь, я не знаю, кто ты? Не считай всех идиотами, а если считаешь, научись не показывать этого.

— Слушайте, Фф. Вы не мой исповедник, а я не ваша овца и не надо на меня тут хомут вешать, ибо ваша тропинка одно, а моя дорога — иное.

Чертыхальски сделал попытку обойти пастора, но Василий сделал шаг в сторону и остановил его плечом.

— А ты попробуй.

Томас окинул взглядом фигуру соперника: кровь с молоком, наверное, футболом занимался... Американским... Встретил на корпус плотно — чувствуется опыт. Короткая стрижка, нос боксера — с неоднократно сломанной переносицей, брови покаты, подбородок тяжелый, чисто выбрит. Посмотришь — и не за что пнуть, весь такой гладенький, розовенький, а глаза бесцветные, трезвые, холодные, как у коронера.

— С дороги, — прошептал Тихоня.

Он не любил драк, не умел драться, да специально этому и не учился, хоть возможностей было много.

— А ты попробуй, — Фф ещё шире улыбнулся.

Ох, как не хотелось разворачиваться и уходить, но что делать? Бросаться с кулаками? Начать толкаться? Он что похож на идиота? Томас чуть кивнул, как бы прощаясь, развернулся спиной к пастору и, сделав шаг, вдруг оступился и как-то неосторожно начал заваливаться вперед. Так получилось, что одна нога, просто механически дернулась вверх и, скорее всего, случайно, со всей силы въехала каблуком Фф в промежность.

Томас, взмахнув руками, хоть и с трудом, но сумел устоять на ногах. Обернулся посмотреть, что с пастором. Бедняга страдал. У Василия подкосились ноги, и он медленно стал опускаться на землю, поскуливая, наливаясь краской и хватая открытым ртом воздух. Ему было так больно, что не мог стоять на коленях, поэтому со стоном лег на землю.

Тихоня подошел, тронул несчастного за плечо.

— Что, совсем плохо? Ай-я-ай, как вышло неудобно. Мышка бежала, хвостиком махнула и разбила яичко. Если можете, то простите меня — как-то не нарочно получилось, — сказал Тихоня и, цаплей переступив через соперника, пошел к дому Сермяги-младшего.

Войдя в подъезд, он перевел дух. Нет, подобные встряски хороши, когда тебе лет двадцать-тридцать... Вообще, что он тут делает? Оно ему надо? Сидел бы тихо в Киеве, дожидаясь своего часа. Нет же, полез к чистеньким! Вот тебе, бабушка, и пенсия!

Ладно, пора за дело...