Томас

Не в первый раз... И не в последний. Сколько времени осталось до конца? Ты ж смотри — ребра сводит от одной только мысли о декабре... Четыре месяца с хвостиком. Почему так быстро летит время??? Только недавно, в четырнадцатом году, на Конторской улице открылся клуб «Банакер», и вот на тебе — двадцатый век ласты клеит. В «Банакере» Томас впервые в жизни увидел фильму. Он тогда квартировал на Дробиловке — поселке самогонщиков. Чтобы посмотреть, как жуки-усачи будут воевать с рогачами, целый час трясся в телеге по раскисшей от весенней распутицы дороге. Эти глупые воспоминания... Томас подумал, что они, как лопасти ветряной мельницы. Кажется, чертят воздух высоко над тобой, уже и забыл про них, но чуть зазевался, и вдруг опускаются, чтобы со всего размаху дать по макушке... Жизнь пролетела! Сейчас-то понимаешь, что загаданное им желание не случайно, оно было на тот час единственно возможным. Никакой он не вершитель мира. Скорее орудие, ибо вершитель сам принимает решения, а он — обычный инструмент, которым попользовались, и выбросили.

Что теперь? Приятно себя осознавать пустышкой? Полным нулем? Эта мысль неоднократно приходила к Томасу и ранее, но он гнал её далече, и вот сейчас Чертыхальски вдруг почувствовал, что его снова втягивает в прорытый кем-то фарватер. Как ни отбивался, как не прятался, а спутало в силках, вскружило. Гони не гони эту обидную мысль, всё равно вертается. Вершитель-оружие? Он — мотыга-уступ-саперная лопатка, только и всего. Пустота. Кислота. Рябь в глазах.

Томас готов был сесть в первую попавшуюся машину и рвануть, куда дорога поведет, и так бы и сделал, если бы был уверен, что поможет, но... Ему не дадут — коготок увяз. Даже если будет сопротивляться, станет ещё хуже.

Чертыхальски брёл по улице, шаркая подошвами туфель по асфальту, автоматически реагируя на знаки светофора. В глазах тлеют болотные огоньки, капли пота стекают по спине. В левом ухе противно звенит. Сильнее, чем вчера.

Томас в очередной раз остановился возле пустого перекрестка. Посмотрел налево, направо. Хотел вступить на дорогу, как вдруг перед ним остановилась двадцать четвертая «Волга». Черная. Из машины вышел водитель. Высокий, широкоплечий. Много раз сломанные хрящи ушей. Перебитая переносица неправильно срослась. Кавказец.

Приобняв Томаса за плечо, водитель сказал:

— Дорогой, поехали с нами. Тебя ждут хорошие люди.

Тихоня подчинился. Сел в машину и бездумно уставился в окно. «Волга» какое-то время петляла по переулкам и через минут пятнадцать остановилась у знакомого Томасу дома, у того самого — заросшего амброзией. Водитель перевалился через спинку кресла и открыл Томасу дверь — мол, иди. Тихоня выбрался из машины и, переставляя налитые свинцом ноги, направился к крыльцу.

Три старые рассохшиеся давно не крашеные ступени. Две палки, к которым когда-то были прибиты перила. Взялся за ближнюю «тросточку», оперся и медленно, как старичок, взошёл на первую ступеньку. В этот миг Томаса прошибла догадка: «Как в церковь поднимаюсь!». Вот в Ревеле было проще — там в древних соборах надо спускаться вниз, это веселее...

Вторая ступень.

Мысли летучими мышами разлетелись во все стороны. Неужели он прожил сто лет? С виду парубок хоть куда, но если бы нагнал прожитые годы, стал бы похож на древнего мухомора-лесовика. Может, поэтому ноги не гнутся и в коленях слабость? А вдруг вот прямо сейчас он постареет? Войдет в комнату, поздоровается и, как в кино показывают, за минуту высохнет, превратившись в мумию? Вот смеху-то будет!

Третья ступенька. Мокрая тряпка. Порожек.

Костяшками пальцев ударил дверь — та со скрипом открылась. Вошел в прихожую. Побеленные когда-то стены у потолка черны от сажи. Паутина. Небольшое окошко без штор. В углу шкаф времен 1812 года и за ним канцелярский стол, усыпанный всяким хламом. На грязном полу валяются ржавые запчасти двигателей, свечи, форсунки, корпус стартера, несколько труб, батарея — маленький склад собирателей металлолома. Воняет лаком и старой краской.

Переступив через покореженный карбюратор, Томас пересек прихожую и потянул на себя тяжелую оббитую остатками войлока дверь. Вошел в дом. Светлая комната. Выцветшие на солнце желтые как бы обои; усыпанный мусором, асбестовым крошевом и песком дощатый пол, прогнивший потолок в разводах, но первое, что бросилось в глаза — печь. Чугунные плиты сняты, кирпичная кладка осыпалась, и Томас увидел нутро дома: место, в котором когда-то горели угли, обогревая и кормя живущих здесь людей. Сейчас очаг был похож на дырку от вырванного зуба.Старые кирпичи, потрескавшаяся штукатурка на трубе, почти белая зола и раскрошившиеся угли — всё это, как свидетели в суде, указывало, что жилище, в которое пригласили Томаса Чертыхальски, мертво.