Томас

— Табак — ни-ни, алкоголь, как все — по праздникам, не то, что эти.

— Кто?

— Та было дело... Ездил к родне в глубинку. Не умеют пить. У нас погулял хорошо, а наутро хоть тресни, но на работу идти надо. А у них если гулянка, то минимум дня три синячат без продыху. А бригадир покрывает. Я спрашиваю, ты чего, как такое может быть, а он мне — ведь ребята расслабились, с кем не бывает? А ты говоришь... Если набедокурил и хвост словно наказание, то всё что угодно, но не из-за водки.

— И не из-за женщин.

— Да, можно вычеркнуть.

— А почему?

— Чистосердечно?

— По-другому нельзя.

— Боюсь я их.

— Сильно?

— Достаточно.

— Это уже, брат, диагноз. Не пьешь, не куришь, с женщинами того...

— Согласен... Теперь вот ещё хвост...

— Ага.

— Так может... это... Зря я себя сдерживал? Вдруг надо было гулять, пока гулялось, о здоровье и приличиях не думать?

— Ошибаешься. Если бы фестивалил, рожки точно бы получил в комплекте — я говорю.

— Это успокаивает.

— Да неужели?

— Ага. Хвост где находится? Его спрятать можно, под брюками не видно, а с рожками сложнее. У всех на виду.

— Шляпа.

— Как ты себе представляешь?

— Плохо...

— То-то же... После этого «вжик-вжик» неделю ходил, словно подушкой придушенный. Задыхался, по сторонам оглядывался, вернее, назад оборачивался: смотрит ли кто на мой копчик? Какая-то маничка напала. Рядом засмеются, а я уже за сердце хватаюсь. И что странно, в детстве был тихим, спокойным ребенком и представлялось по ночам, вот бы у меня нос был бы большой или уши, и тогда на меня бы обращали внимание. Ведь как бывало? Зайду в комнату, а мне не «привет», ни «пока»: словно пустое место... Ребята дружат, шайки сколачивают, по деревьям лазают... Только я один слоняюсь по двору. Хотелось внимания. И вот оно пришло... Дохотелся.

— Судя по твоему рассказу, ещё всё впереди. О тебе же никто не знает, ведь так?

— Ни обо мне, а о моём хвосте... и... Нет, ты прав, конечно! Прав как поворот направо... Обо мне никто не знает. Живу и живу... Незаметно... Старушкам на лавочке кивну, цветочек понюхаю, бумажки на работе в папочку приколю... Всё верно — кроме тебя никто не знает. Честно сказать, я последние года четыре ни с кем, как с тобой, так долго не разговаривал...

— Что-то плохо верится...

— Почему? Родителей давно уже нет, начальство не говорит — приказывает, коллеги... Себе на уме. Друзей нет.

— Собаку не пытался завести?

— Она же слюнями будет на ковер капать... Я брезгливый.

— Странный ты человек. Такое ощущение, что боишься жить.

— Может и боюсь.

— А чего?

— Как сказать... Сразу и не выберешь. Я боюсь... Я боюсь... Детей боюсь.

— Ничего себе!

— За ним же ухаживать надо! Кормить! Поить! Укачивать... И на руках носить осторожно. Они же такие крохотные! Чуть сдавил и всё.

— Что всё?

— Или в школу пойдет... Там же хулиганья! И уроки задают... Учителя изверги. Нет, дитем быть плохо! Страшно. А вот ещё... Военных боюсь. Всех, кто в форме. Они же при власти! А при власти сколько всего наворочать можно! И им ничего не будет... Боязно... Я как вижу погоны, на другую сторону перехожу. Или в трамвай не сажусь. Пропускаю.

— Ну-ну, продолжай, любопытно...

— Чего уж тут? Если ж завелся... Вдруг больше не будет повода? Ляпнуть лишнего боюсь!

— ...

— Как бывало на работе? Коллеги говорят, говорят, а потом ко мне обращаются: «Ведь, правда, же?». А что ответить? Как попка-дурак? И подмывает возразить... Нет, не правда! Брехуны вы все! Собрались тут по уголкам, курят, шепчутся, анекдотами давятся. Вот взять бы вас всех, кайло-лопаты в руки — котлованы рыть! А то тяжелее трусов ничего в жизни не поднимали...

— А ты поднимал?

— Так это я так... К слову... Обобщаю. Вот и боюсь высказаться. На языке столько разного вертится, а я терплю... Странно... Вот выдал сейчас и на душе спокойнее стало. Даже, хи-хи, не боюсь прослыть хвостатым! Может потом, когда откроется... Однако в данную секунду...

— Что в данную секунду?

— Я другого боюсь...

— Меня?

— Ха-ха три раза, чего в тебе такого страшного? Нет, уже привык... Я боюсь... Прослыть пустышкой.

— Не понимаю.