Томас

Без угля нет тепла, нет движения, а сталь и чугун не принимают нужную человеку форму. Заводы и фабрики, многоэтажные высотные дома, крейсера и броненосцы, поезда и автомобили, станки, тысячи километров железных дорог — это тоже всё уголь. Прожорливые доменные печи и топки паровозов, кузни, голландки, буржуйки, обычные русские печки в русских избах — всем люб антрацит!

В том месте, где Ослик превратился в шар-пея, когда-то была Конторская — единственная в Городке мощеная улица. От хутора Алексеевка она вела к управе первого Корсунского рудника. По ней нельзя было ходить шахтерам после смены — слишком они были грязными, а тут жили и работали те, кто носил чистое. На Конторской в единственном двухэтажном жилом доме квартировал директор. Дальше строились инженеры, штейгеры, десятники, счетоводы. Поодаль на склонах балок ютились разбитые на линии землянки Пекина и Собачовки, в которых бедовали кадровики — постоянно приписанные к руднику шахтеры. Почти сто лет назад летом в Городке работало от силы десять тысяч человек, а с наступлением холодов начиналось время той самой подземной жатвы, дающей пропитание сотням тысяч работяг, прибывающих на Донбасс с Орловщины, Воронежчены, Полесья и прочих тогда бедных краев.

В землянках с двухскатной крышей, облепивших склон шахтных отвалов, селились в основном сезонные горнорабочие. Бывшие, прошедшие японскую войну солдаты знали, как выглядят трущобы, поэтому назвали свой клоповник Шанхаем — вот откуда всё пошло... Только даже китайцы могли бы удивиться тому, как жили и работали славяне. По двенадцать часов под землей без чистого воздуха, при тусклом свете, до смертельной усталости размахивая обушком; на износ качая водяные помпы и тягая вровень со слепыми лошадьми тяжело груженые вагонетки. Мальчишки, мужчины и старики. После смены они все, черные как негры, голодные разбредались по своим норам на два хозяина — пока один отдыхал, второй спускался под землю. Придя в землянку, где даже невозможно было помыться как следует, поскольку выдавали полтора ведра воды на семью, переодевались, ели и ложились спать.

Степь — столом и хатки, как прыщи на лбу, а над ними тогда ещё невысокая вечно воняющая серой гора породы, внутри которой никогда не угасало пламя и поэтому, в сырую погоду в низины стелился отравляющий все живое сизый дым.

Томас помнил всех, кто здесь жил: мрачных, худых, с тусклыми взглядами шахтеров и их жен — изможденных с обвисшими грудями женщин, окруженных сворами грязных голых ребятишек, у которых торчали пупки на вздутых от недоедания животах. До сих пор он слышит детский плачь, тягучую, как мёд песню, ругань взрослых, где украинский и еврейский говор так обильно был приперчен русским добрым матом, что залетный гость, заслышав местных, невольно крякал и тряс головой, как от доброй зуботычины.

Работа и праздники, гуляния, пьянки, драки и замирения...

Шахтеры всегда держались хорошей компании в жизни, а тем более в смерти. У них не получалось умирать по одному — если уж уходить, то только так, что бы вся линия рвала на себе волосы, и серые от горя жены толпами шли за домовинами. Ещё Томас застал более жуткие похороны, когда молча, торжественно провожали шубиных — были и такие безумцы. А как ещё можно назвать человека, согласного взять в руки факел и первым спуститься в лаву, чтобы выжечь метан, а в случае выброса, принять на себя тонны земных потрохов? Без шансов на спасение — из защиты только толстый кожух мехом наружу. Что заставляло их так низко ценить свою жизнь? Жребий, карточные долги, обман, неразделенная любовь или необъяснимая и непонятная в наше время цеховая спайка?

Были и развлечения. Кабаки, трактиры, ярмарки, хаты шахтерских вдов на окраинах.

Здесь была больница, две школы, рабочее училище, ставшее Горным техникумом, но это уже потом, когда улица Конторская превратилась в Сталинскую. Времена менялись. Большевики подарили миру сказку — веру, что в будущем дети будут жить лучше, чем их родители. В шахту народ уже гнала не нужда и голод, а пролетарская сознательность и нарезанный кем-то свыше план... Надо же — у живых мертвецов, как про себя называл шахтеров Томас, появились свои планы... И всё же, он не мог отрицать факта, что люди стали иными. Работали с огоньком, часто даже задарма, веря, что они строят светлый мир — счастливый, добрый, за который и помереть не страшно. Появились новые слова: врубовка, электричество, отбойный молоток. Всяческие аббревиатуры, о которые язык сломать можно.