Томас

...По дороге домойвсе молчали. Леся устала. Сев в машину, она положила голову Томасу на плечо и закрыла глаза. Улыбка никак не хотела с ней расставаться. Леся что-то беззвучно шептала, наверное, повторяла куплет неспетой ею песни. Прощаясь, они со всеми по многу раз расцеловались, приняли подарки: пойманного зятьями на Водобуде амура, большую корзину с грушами и трехлитровый бутылёк домашней хреновухи. Старик передал Томасу старинную фаянсовую игрушку — играющего на флейте пастушка. Статуэтка была потертой на боках, у основания белело несколько небольших сколов, но краски от времени не потускли и были такими же яркими как в год создания. Золотые волосы, черные точки глаз и линии бровей, синий камзольчик с алыми пуговицами, белые панталоны, черные туфли. Коричневая флейта. Мальчик держал её своими пальчиками, отставив в стороны мизинцы.

— Возьми, — сказал дед Тарас, подавая статуэтку, — это память о годах моей молодости, молодости твоего деда. Посмотришь на пастушка, и вдруг тебе теплее станет. Из крепкого светлого корня ты вырос, Коля, знай это. Сила в тебе не скрыта, а видна — она на поверхности. Не забывай. Жизнь — сложная штука. Много в ней наносного, глупого, низкого, но бывают моменты, ради которых надо всё это перетерпеть. Время тебе не враг... Цени добро, цени счастье и благодарность мира. Ещё что хочу сказать напоследок... Послушай старика, не держись, не цепляйся за прошлое, оно того не стоит. Живи будущим.

Вот что сказал дед Тарас Тихоне на прощание.

37 Полюса

В ночи медленно едет «Победа» и стоящие на посту милиционеры отдают ей честь. Антонина Петровна молча смотрит на бегущую ей навстречу дорогу, с видимым усилием, даже зло, переключая на поворотах передачи. Губы плотно сжаты. На лоб волнами легли три глубокие морщины. Глаза прищурены. Пусты. С таким лицом из лодок выпрыгивают на берег к ещё живым тюленям или заряжают маузер, чтобы отогнать волков от раненого друга ...

Как только баронесса переступила порог дома старого шахтера, она молчала. Когда все плакали, её глаза были сухи, когда за столом пели, она не подпевала. Все вокруг смеялись, а Тоня становилась мрачнее и мрачнее. Когда уходили, родственники обходили её стороной, а старик даже не кивнул на прощание.

Чертыхальски опустил стекло и смотрел, как ночь баюкает город. Во многих окнах ещё горел свет. Там в сиянии электрических ламп жили люди, ужинали, пили чаи, смотрели телевизоры. Теперь Городок мало походил на уютный, милый сердцу край, где прошли юность и зрелость Томаса. Он раздался вширь и ввысь... Днем приметы прошлого ещё заметны, но с наступлением темноты улицы не узнать. Фасады домов сталинской постройки искажают мигающие витрины, контуры знакомых зданий затирает сияние вывесок аптек и кафе, превращая ампир и арт-деко в пародию с неоновой подсветкой.

Да, подумал Томас, город теряет свое лицо. Оно стало современным, с люминесцентным макияжем, подведенными стироловской краской глазами. Но, какие лампы не включай, не ретушируй — главное здесь не меняется: никакой пудре и белилам не в силах скрыть мусор, пыль и грязь, невозможно замазать оспины, обезобразившие асфальтовую шкуру города. Дороги, площади, переулки снова, как в послевоенное время, обильно изъедены ямами, рвами, колдобинами, траншеями. На относительно ровных участках асфальт латан-перелатан, как халат Хаджи Насреддина. Если иметь в Городке машину, то только такой танк, как у Тони — её «Победа» могла проехать везде.

Одно радует: разросшиеся за последние десятилетия парки, посадки, леса... Растущие на улицах, скверах, пустырях, низинах и высотах тополя, канадские клены, каштаны, липы, дубы, сводящая с ума пьяная черемуха, бархатные розы на клумбах — вся эта зелень, в которой теперь утопает город, радует душу.

Томас прикрыл глаза. Что там старик говорил о времени? Не цепляйся за прошлое? Но как это сделать? Неужели он не старался стереть из памяти старые грехи свои, всю эту вонь и мерзость? Прошлое сильнее. Закрой глаза и перед его мысленным взором тут же предстанут картины почти столетней давности, переплетенные с недавним настоящим, и разница будет не такой уж заметной. В пмяти Томаса всплывал болезненно-мрачный присыпанный жужелкой сумрачный мир с низкими тучами, пыльными ветрами и юной рогатой луной, прячущейся за тогда ещё невысоким отвалом породы Первого рудника... Как вы думаете, почему Тихоня проворонил аварию, когда въехал в Городок? Это при его-то способностях? Просто он ехал не только по улице Интернациональной! Если сидящий рядом Сергеич видел почти современные дома, «сталинский» магазин, столовую, она же «пирожковая», то перед Томасом Чертыхальски одновременно открывался иной вид. Он въезжал в пустивший глубоко под землю свои корни грязный, заскорузлый в малярийной дремучести, черный от угольной пыли степной посёлок.