С. 242.
С. 242.
С. 242.
С. 242.
С. 242.
английский прозаик, критик и публицист, чьи бессюжетные интроспективные романы выражали художественно-философские идеалы межвоенной модернистской литературы, к которым стремился и сам Фельзен.
С. 242.
Сирине примечания к статье «Парижские встречи русских и французских писателей». Романы Набокова вызывали неизменное отталкивание среди литераторов «Парижской школы», считавших его произведения слишком «искусственными» и полными фантазии, шедшей вразрез с идеалом документальности, к которому стремились писатели, группировавшиеся вокруг журнала «Числа». Следуя критическим теориям Георгия Адамовича, они считали произведения Набокова духовно поверхностными и «неискренними» из-за стремления романиста к литературным «эффектам». Так, Василий Яновский, присутствовавший вместе с Фельзеном на вечере, где Набоков читал отрывки из романа «Отчаяние» (1932), вспоминает: «Нам “Отчаяние” не могло нравиться. Мы тогда не любили “выдумок”. Мы думали, что литература, слишком серьезное дело, чтобы позволять сочинителям ею заниматься» (Поля Елисейские. С. 277). Однако, с постепенным отходом Фельзена от идеала документальности, открыто объявленном в рассказе «Композиция», мнение писателя о творчестве В. В. Набокова изменялось к лучшему, что объясняет его участие в организации литературных вечеров Набокова в Париже во второй половине тридцатых годов (см. письмо И. И. Фондаминского к Н. Н. Берберовой от 1 января 1936 г. Hoover. Boris Nikolaevsky Collection. Box 400. Series 233. Folder 19).
Равнодушие к свободе
Впервые – Новая Россия. 1936. 1 октября. № 13. С. 14–15.
Печатается по данной публикации.
С. 245.
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
С. 247.
I. «Возвращение из России». II. Умирание искусства. III. Разрозненные мысли
Впервые – Круг. 1937. № 2. С. 120–131.
Печатается по данной публикации.