Том 9

—- Нет! — сказал он, как бы очнувшись. — Деньги не мои, и я не могу ими воспользоваться. Быть может, это ловушка. Какой-нибудь враг...

Николаус сказал:

— Отец Питер, если не считать астролога, у вас и у Маргет не найдется ни одного врага во всей деревне. А если бы нашелся какой-нибудь недоброжелатель, неужели он пожертвовал бы тысячу сто дукатов только для того, чтобы сыграть с вами злую шутку? Подумайте об этом!

Отец Питер не мог не признать, что Николаус привел здравый довод, и немножко приободрился.

— Даже если ты и прав, деньги все же не мои, они все равно чужие.

Он сказал это нетвердо, словно был бы рад, если бы мы привели ему какие-нибудь убедительные возражения.

— Они ваши, отец Питер, все мы свидетели. Правда, ребята?

— Конечно, мы свидетели! Так мы всем и скажем.

— Благослови вас господь, мальчики, вы меня почти уговорили. Сотня дукатов спасла бы меня. Дом заложен, и если к завтрашнему дню мы не уплатим, нам негде будет приклонить голову. Но у меня всего четыре дуката...

— Деньги ваши до последней монеты. Возьмите их себе. Мы поручимся, что деньги ваши. Правда, Сеппи? Правда, Теодор?

Мы поддержали Николауса, и он набил ветхий кошелек золотыми монетами и вручил его старику. Отец Питер сказал, что он возьмет себе двести дукатов — его дом стоит этих денег и послужит надежным залогом, — а остальное отдаст под проценты, пока не разыщется владелец. Нас же он попросит подписать свидетельство о том, как деньги нашлись, чтобы никто в деревне не подумал, что он спасся от беды нечестным путем.

Глава IV

В деревне было немало шума, когда на другое утро отец Питер уплатил свой долг Соломону Айзексу золотыми монетами, а остаток денег поместил у него под проценты. Произошли также и другие радостные перемены: многие из деревенских жителей посетили отца Питера, чтобы поздравить его, некоторые из его бывших друзей снова обрели свои исчезнувшие было дружеские чувства, а в довершение всего Маргет получила приглашение на танцы.

Отец Питер не делал тайны из своей находки. Он рассказал во всех подробностях, каким путем достались ему деньги, и добавил, что не знает, как объяснить случившееся: разве только это рука провидения.

Были слушатели, которые покачивали головами, а потом толковали между собой, что это больше походит на проделки Сатаны (нельзя не признать, что эти невежественные люди проявили в данном случае незаурядную проницательность). Были и такие, что старались всякими хитроумными способами выведать у нас «всю правду». Они говорили, что добиваются ее не из каких-нибудь тайных видов, а просто так, ради интереса, и клялись молчать. Они даже сулили заплатить нам за нашу тайну; и если бы мы могли придумать какую-нибудь небылицу, то, пожалуй, согласились бы, но ничего почему-то не шло в голову, и мы не без сожаления должны были отказаться от соблазнительной сделки.

Эту тайну мы держали при себе без особых мук, но другая тайна, великая и ослепительная, жгла нас словно огнем. Она так и просилась наружу. Нам ужасно хотелось разгласить ее и поразить весь свет своим рассказом. Но мы вынуждены были хранить свою тайну, — вернее было бы сказать, что она сама хранила себя, как и предрек нам Сатана.

Каждое утро мы уходили из деревни и уединялись в лесу, чтобы потолковать о Сатане. По правде говоря, ничто больше нас не интересовало, и ни о ком больше мы не думали. День и ночь мы высматривали его, ждали, не придет ли он, и нетерпение наше все возрастало. Прежние друзья утратили для нас всякий интерес, мы не могли больше участвовать в их играх и забавах. По сравнению с Сатаной они были такие скучные. Какими пресными и унылыми казались нам их разговоры, их интересы рядом с его рассказами о древних временах и отдаленных созвездиях, с его чудесами, с его таинственными исчезновениями!

В тот день, когда отец Питер нашел деньги, нас сильно заботила одна тайная мысль, и мы то и дело под разными предлогами наведывались к священнику, чтобы проверить, как там обстоят дела. Мы боялись, что золотые монеты обратятся в прах, как это обычно бывает с деньгами, добытыми волшбой. Но ничего худого не приключилось. Пришел вечер — все было в порядке, и мы успокоились. Это было настоящее золото.

У нас был также один важный вопрос к отцу Питеру, и на второй вечер мы отправились к нему, предварительно бросив жребий, кто будет держать речь, потому что вопрос этот нас смущал. Напустив на себя самый равнодушный вид, но не поборов все же одолевавшего меня смущения, я спросил:

— Что такое Нравственное чувство, сэр?

Он удивленно взглянул на меня поверх своих больших очков.

— Это то, что позволяет нам отличать добро от зла.

Ответ отца Питера не устранил наших недоумений. Я был отчасти разочарован, отчасти озадачен, Он ждал, что я скажу ему еще, и я, не зная, как быть дальше, спросил:

— А к чему оно нам, сэр?

— К чему оно нам? Боже милостивый! Нравственное чувство, дружок, — это то, что возвышает нас над бессловесными тварями и дает нам надежду на вечное спасение.