Том 6. Рассказы и повести

Бессонова вздрогнула и вдруг решительно обняла его за шею, ища своими губами его губы и прижимаясь к нему.

– Уезжайте в город. Я боюсь вас, – сказал Туманов, оторвав свои губы от ее жадных чуть влажных и горячих губ. – Это в последний раз… Слышите? В последний раз…

– Что в последний раз? Ничего не пойму. И не хочу понимать, – усмехнулась Ольга Андреевна. – Я остаюсь здесь.

– Прощайте, – проговорил Туманов тихо.

И, надев доху, он торопливо вышел из юрты. На дворе было светло. Старый безбородый якут гнал шестом волов, лениво ступавших по мерзлой земле. Где-то в улусе выла собака. И от этого унылого воя, и от бледного утра все казалось тоскливым и безнадежным.

XX

У Тумановых была служанка, молодая якутка. Она живала в городе и умела готовить разные русские кушанья. А Бессонова не нашла такой служанки и хозяйка ее тоже не умела варить и жарить на русский лад. Пришлось Ольге Андреевне обедать и ужинать у Тумановых. Лидия Николаевна сама предложила ей это, и она тотчас же согласилась.

Каждый день приходила Бессонова. Усталая, бледная, как бы робея, переступала она порог тумановской юрты. И столько было в Бессоновой изнеможения и ущерба какого-то, что Туманов, смущаясь по неволе, не раз думал: «Большая птица с раненым крылом…»

И не раз припоминал он слова Лидии Николаевны: «И у меня такое чувство, Богдан Юрьевич, что и никого сейчас в мире нет – только мы, трое».

И опять звучал в его душе вопрос Лидии Николаевны: «А вы целовали ее, Богдан Юрьевич?»

Жить так в тайге было страшно. Смотреть в глаза друг другу, тая несказанное, было страшно. И опять жизнь стала похожа на дурной сон.

После ужина Туманов провожал Ольгу Андреевну. И каждый раз, когда он так уходил из дому, Лидия Николаевна не знала, что надо делать, и металась по юрте, как запутавшаяся в сетях.

Однажды, когда Туманов медлил вернуться домой, выбежала Лидия Николаевна из юрты, как была, в одном сарафане и в открытых башмачках, ступая на зеленоватый от луны снег и не замечая стужи.

Старая якутка-шаманка в тот поздний час шла к себе в юрту, возвращаясь от больной. Увидев Лидию Николаевну в одном сарафане, без дохи и кухлянки, она остановилась, недоумевая, и сказала по-якутски:

– Куда хатун идет? Холодно в тайге. Домой надо.

Лидия Николаевна не поняла ее, но, радуясь тому, что кто-то живой стоит перед нею, ласково улыбнулась и молвила, прижимая к груди руки:

– Мой муж пошел проводить Ольгу Андреевну и сейчас вернется, а я, глупая, испугалась чего-то, но это пройдет, конечно.

– Когда луна светит, абасылар томят сердце, – сказала якутка на своем непонятном языке, чувствуя, что жена русского тойона очень страдает.

– Я не понимаю вашего языка, – проговорила Лидия Николаевна с грустью, – но я выучусь непременно, если только… Если только муж мой вернется ко мне… Ах, простите меня, я не то хотела сказать, но у меня спуталось что-то здесь.

И она указала на свою голову.

– Я умею шаманить очень хорошо, очень хорошо. Голова не будет болеть, – сказала по-якутски старуха, думая, что она жалуется на головную боль.

– Ну, прощайте, – молвила Лидия Николаевна, – я к ним пойду. Страшно мне одной. Разве я помешаю им? Господи!

И Лидия Николаевна, не чувствуя холода, пошла вдоль плетня.

Якутка покачала головой и, бормоча свои шаманские причитания, поплелась домой.

Луна была на малом ущербе. Вокруг все было недвижно. И мерзлая чуть снегом запорошенная земля была странного зеленоватого цвета. Тайга, раскинувшая свои огромные шатры по ту сторону реки, казалась теперь станом каких-то вражеских сил. Но Лидия Николаевна ничего не видела вокруг. Она шла, как завороженная, чувствуя острую боль в сердце, и повторяла одно и то же уже непослушными от холода губами:

– Они теперь вдвоем. Но разве я им помешаю? Господи!

Иногда она останавливалась, задыхаясь, прижимала руку к груди и шептала:

– Больно мне! Больно!

А потом опять через силу брела дальше и опять повторяла:

– Разве я им помешаю? Господи!

Повеял ветер, и стало мести немного. Крутился легкий мелкий снег низко над землею. А повыше туман, пронизанный лунным светом, повис огромными лоскутами.

Лидия Николаевна почувствовала вдруг острый холод и как будто был он в костях и суставах; она бросилась бегом к озеру, где чернела юрта Бессоновой. Лидия Николаевна вбежала на крыльцо, задыхаясь, и толкнула дверь. Несчастная еще раза три постучала в тяжелую мерзлую дверь, больно ушибая свою маленькую руку, но и на этот раз никто не ответил на ее стук. Тогда, в отчаянии, она подошла к окну и хотела, было, постучать в него, но, заметив, что в юрте нет огня, пошла прочь, шатаясь, но не домой почему-то, а к реке, за которой расстилалась черная таежная пустыня.

XXI

Когда Туманов вернулся домой, в горнице было холодно, как на дворе. Девочка спала на другой половине и не знала, что Лидия Николаевна ушла из дому, настежь распахнув дверь и оставив ее так.

Камелек погас. И, когда Туманов зажег свечу, он увидел, что на полу снег и подушки на нарах обледенели и наволочки стали твердыми. Богдан Юрьевич девочку не стал будить, а, захватив лыжи, пошел к поповской избе.