Том 6. Рассказы и повести

Шестого августа опубликовано было официальное сообщение об «учреждении Государственной Думы», двадцать пятого заключен был Портсмутский договор, естественное последствие политики наших лжепатриотов, а уже в середине сентября начались шумные митинги в высших учебных заведениях, началась типографская стачка в Москве, и уже готовилась всеобщая политическая забастовка железнодорожников. Как известно, восьмого октября прекратилось движение по всем линиям железных дорог, за исключением Николаевской. Тридцатого состоялось первое заседание Совета Рабочих Депутатов, на который с надеждою смотрела Россия, а на другой день уж раздался зычный крик приказа: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть»… Правительство поспешило опубликовать манифест семнадцатого октября. В эти дни, под давлением общественного настроения, стали постепенно возвращать ссыльных. Почти все участники вышеописанных событий должны были вернуться в Россию. С лихорадочным волнением спешили они уехать из ненавистной Сибири. К этому времени возвратился в город Я. после неудавшейся экспедиции на Алдан Андрей Владимирович Волков и его спутник Смиряев: Крушинского с ними не было. Несчастный юноша заразился тифом и умер в тайге. Ольга Андреевна Бессонова отнеслась к этому грустному известию как-то слишком безразлично и даже не старалась скрыть своего равнодушия. В начале ноября из города Я. должна была отправиться в Россию партия ссыльных – человек десять. С ними ехала Бессонова, в одной повозке с Чарушниковой, и Богдан Юрьевич Туманов, спутником которого был Волков.

Три недели, день и ночь, ехали ссыльные по льду застывшей Лены, среди скал, занесенных снегом, чутко прислушиваясь то к безмолвию пустыни, то к диким песням метелей. Они выходили на станках из повозок, доставали мешки с кусками застывшего бульона и с замороженными пельменями, ставили котелок на огонь и варили обед. Вокруг камелька, попивая коньяк, сходились все десять и говорили неумолчно о победах революции.

Туманову казалось почему-то, что победы эти непрочны, и какие-то совсем новые мысли и предчувствия его волновали теперь, но он пока не хотел и не мог говорить об этом. С Бессоновой он тоже не разговаривал и старался не смотреть на нее.

Но к концу пути, когда оставалось ехать дня три – не более, Туманов тяжело заболел. И на общем совете решено было, что везти его дальше опасно и надо оставить пока на станке, в селе Ихменке, где был порядочный врач. Товарищи, однако, с понятным нетерпением спешили попасть в Иркутск, и кто-то предложил бросить жребий, кому из них остаться с Тумановым. Жребий выпал на долю Бессоновой, и Богдан Юрьевич, лежавший без памяти, не знал этого и, когда очнулся, удивился, увидев ее около своей постели. Он хотел было спросить, где он и почему никого нет вокруг и почему только одна Ольга Андреевна здесь, в этой чужой избе, но лень было спрашивать и ждать ответа, и все показалось неважным и незначительным, кроме одного, о чем говорить было трудно и страшно. Однако, он приподнялся на постели и сказал тихо:

– Никого сейчас в мире нет, только мы трое…

– Бред, бред… Ты болен, – проговорила Ольга Андреевна и провела рукой по его волосам, как будто отгоняя дурные мысли. – Усни, милый…

Ольга Андреевна подошла к двери и заперла ее.

Туманов опять уронил голову на подушку и закрыл глаза. Горница, которую уступили больному, была небольшая, загороженная огромною печью, замысловато расписанною. В киоте много было старинных образов и перед ним горела лампадка. Видно было, что здесь живут мужики небедные: все было чисто и вещи все были прочные. Пахло смолою, отрубями и ладаном. И натоплено было жарко.

Долго, часа полтора, сидела на табурете Ольга Андреевна, положив голову на высокую постель, где лежал Туманов. Он спал и во сне иногда что-то говорил, но слов нельзя было разобрать. Во втором часу Бессонова встала тихо, стараясь не разбудить больного и не спуская с него глаз, и начала раздеваться. Она торопливо расстегнула свое черное платье, которое соскользнуло с плеч и, шурша, упало у ее ног. Странно усмехаясь, нагнулась Ольга Андреевна над лицом Туманова.

– Ты мой! Ты мой! – шептала она, стоя около постели и прижимая свои тонкие руки к груди.

Приподняв край одеяла, она скользнула в постель и, опершись на локоть, стала внимательно рассматривать лицо Туманова, его полуоткрытый горячий рот, пряди волос на бледном виске и густые темные ресницы, сомкнутые теперь.

Неожиданно Туманов открыл глаза и хотел что-то сказать, но Ольга Андреевна прильнула своими губами к его губам и вытянулась вся, дрожа. А потом, когда она оторвалась от его губ и упала на спину и раскинулась, как и он, сгорая в лихорадке, Туманов приподнялся и, подложив левую руку под ее голову, прошептал глухо:

– Кто это? А? Кто?

– Я твоя кукла… Я твоя кукла… Слышишь?

Он улыбнулся, как бы припоминая что-то.

– Молчи! Молчи! – пробормотал он и, как слепой, провел рукою по ее телу…