Том 6. Рассказы и повести

Почему, однако, Бессонова вышла замуж за Валентина Александровича Крушинского? Это, конечно, могло показаться странным, – ведь не любила же она его! Но надо признаться, что и ранее поступки Ольги Андреевны не более были понятны и объяснимы. Благоразумному человеку приходилось только руками развести. Вот уж именно все это было «для бессмысленности», как выражалась Чарушникова. Есть среди нас люди, которые поражают своею не то чтобы щедростью, а какою-то болезненною расточительностью: они стремительно спешат тратить свое сердце, свою душу, все силы своего существа. Как будто они поверили, что нет в мире ничего ценного, ничего заветного, что все лучшее подобно снам. И вот точно назло кому-то такие люди расточают Божьи дары. С каким-то сладострастием они отдают на поругание самих себя.

Но случается, что такие люди встречают вдруг нечто им близкое, дорогое, чему они охотно поклонились бы, но уже сил нет. Тогда они, подобно дивному нашему лирику, твердят с печалью, что их «жар души» растрачен «в пустыне». А ежели таким людям случится полюбить кого-нибудь, тогда они окончательно теряют голову. Воспоминания о напрасных связях, о холодных поцелуях мучают их жестоко, и они в свою очередь не щадят тех, в кого влюбились. Иногда все это бывает оправдано чем-то высшим, но чаще все разрешается истерикою, постыдною и ничтожною.

Замужество Бессоновой совсем сбило с толку Як-скую колонию. Еще все живо помнили злополучный суд и две ужасные смерти – Прилуцкого и Коробанова, – помнили, конечно, и тогдашнюю безобразную выходку Крушинского… Мяукин, кстати сказать, три дня ходил с повязкою и горько плакал, но почему-то третейского суда требовать не решился. О поединке, конечно, и речи не было. Мяукин, как человек честный, очень был смущен тем, что так неосмотрительно и торопливо обвинил Бессонову Бог знает в чем. И вдруг Ольга Андреевна вышла замуж.

Но, должно быть, не очень светлы были первые недели супружества: Волков без труда уговорил младожена отправиться с ним на Алдан. И Бессонова, по-видимому, не огорчилась скорой разлукой.

Уехать из города и поселиться в тайге решила она неожиданно, накануне отъезда. Губернатор, конечно, разрешил ей это охотно. Но что всего удивительнее, так это то, что даже Чарушникова не знала ранее о плане Ольги Андреевны. Да и был ли у нее такой план? Может быть, она и сама не знала, что кто-то направил ее на этот путь – в тайгу. Но кто?

На рассвете Волков, Крушинский и Смиряев собрались уезжать. Подводы были готовы. Ямщики-якуты гикали и ахали, как всегда, окружив сани, и просили арги. Был крепкий наст. Лошади, еще сонные и согревшиеся в теплом хотоне, жались одна к другой и недоуменно поглядывали на людей.

Бессонова и Туманов провожали путешественников.

– Прощайте! Прощайте! – говорила Ольга Андреевна, махая рукой, в большой лохматой рукавице. – Ну, Бог с вами! Счастливого пути!

– Так, значит, не едете вы с нами, Ольга Андреевна! – сказал Смиряев и тотчас же отвернулся, густо покраснев.

– Эх, Валентин Александрович! Как же это? А?

– Ну-ну! Садитесь-ка сюда, молодой человек! – прикрикнул на него Волков, подмигивая. – Вам-то, собственно, что?

– Я буду охотиться и привезу вам соболей, – сказал Крушинский, целуя маленькие руки Ольги Андреевны, которая для этого сняла свои лохматые рукавицы.

– Мы вам золото привезем! – крикнул весело Волков.

– Путь счастливый!

Расступились якуты. Свистнули дико ямщики. Легко по насту помчались сани на восток, навстречу холодной таежной заре. Когда они скрылись из виду, Туманов сказал:

– Я провожу вас… Лидия Николаевна спит…

Юрта, в которой поселилась Ольга Андреевна, стояла на другом краю поселка. За мелким березняком, пониже, зеленело и поблескивало замерзшее озеро: снега на нем почти не было.

Туманов и Ольга Андреевна шли молча. Было слышно, как поскрипывают камосы на крепком белом снегу. Они миновали черный плетень, два горбатых хотона, облитых водою и так замороженных, чтобы внутри тепло было, и вошли в юрту, где горел в камельке огонь.

– Помогите мне раздеться, – сказала Ольга Андреевна, с трудом поднимая руки, чтобы развязать у ворота ремешки оленьей узорчатой кухлянки.

– Хорошо. Позвольте, я развяжу, – проговорил Туманов и смутился, когда его пальцы встретились с тонкими и нежными пальцами Бессоновой.

– Ах, неловкий какой, – тоже почему-то смущаясь, улыбнулась Ольга Андреевна, показывая, как надо развязывать затянувшиеся ремешки.

Она села на нару и выставила вперед правую ногу в меховом сапоге и сказала, смеясь:

– Помогите. Снять не могу.

Туманов стал на колени.

– Ты мой! Ты мой! – сказала Ольга Андреевна, и положила маленькую руку ему на голову.

– Не надо так, – пробормотал Туманов, вставая.

– Нет надо, надо, – шептала Ольга Андреевна.

Освобожденная теперь от тяжелых меховых одежд и похожая в своем черном платье на монашенку, она казалась Туманову по-новому привлекательной. Он поднес к своим губам ее пальцы. И она сама прижала их.

– Люблю, люблю, люблю…

– Разве так надо? – как будто кого-то незримого спросил Богдан Юрьевич.