Том 6

Современный роман, начиная с 50-х годов, под воздействием и торгашеских и кокетливых новшеств, определяемых апологетами модерна как преодоление старомодных традиций, прошел эволюцию, к примеру, в Америке от «мифического натурализма» через «субъективное письмо» и порнографию к «новой журналистике»; во Франции — от иронического реализма через экзистенциализм и «новый роман» к социологическому бытописанию; в Германии — от темы «непреодоленного прошлого» до растерянного крика в «неопределенное будущее». Наша проза также познала путь ветвистый и извилистый — от раскованного реализма через чистой воды документальность к социально-философскому осмыслению явлений жизни. Проза еще не ушла, но уходит от сусального мифа о человеке, с песней «шагающем» и «покоряющем пространство и время», — чересчур заносчиво, самонадеянно, неприлично говорить о некоем веселом и бравом покорении земли, которая теперь нуждается в защите. Человек не выше времени, а время властно над ритмом жизни, смерти и земли. Утонченно-изысканная улыбка фальшивого оптимизма подчас прячет мерзость равнодушной бездумности.

Если утверждать, что прошлое уже метафора, настоящее — нащупывание твердой дороги, то что же можно тогда сказать о лике будущего? Пока только одно: искусство не отчуждено от будущего, оно хочет познать современника в его ожиданиях. В заботе о будущем передовая, следовательно, нравственная часть науки объединяется с политикой и литературой, реалистически трезво отдавая себе отчет в том, что всеобщая катастрофа ожидает человечество в пределах столетия, если не будет предотвращено термоядерное сумасшествие и если «технологическая» цивилизация не прекратит насилие над землей и небом и не приступит к разумному использованию природных ресурсов. И пока всеми государствами земного шара не будет принято советское предложение об охране окружающей среды, до тех пор нет спасительных пограничных таможен, способных задержать отходы мировой промышленности, которые выпадают на землю умертвляющими кислотными дождями.

Талантливая российская литература не в долгу у народа, она давно избавилась от метода кратчайшего расстояния между двумя точками, от самонадеянного утверждения своей особой манеры, близкой иллюстрации, от роли «певца» (как успокаивающе радужен этот соловьиный образ!). Великой литературе не подобает петь, а подобает анализировать, исследовать, познавать общественное, индивидуальное, национальное, нравственное, здоровое и больное.

И что бы ни было, остаются первородные и наисовременнейшие проблемы; смысл жизни и смысл смерти. И остаются вечные человеческие истины; добро, любовь, совесть. Замечу, что социальное слово «совесть» произошло от слова «весть» (весть чувству и разуму от некоей абсолютной справедливости, призывающей к пониманию и соучастию: со-весть). Именно она, совесть, — праматерь литературы. Самый совестливый роман нашей эпохи, написанный с позиций классовой истины, — это «Тихий Дон», и самый большой интерес в последние годы вызывают книги о народной жизни. Лучших российских писателей по праву следует назвать совестливыми — народные драмы исторических переломов не заменяются и не подменяются в их книгах машиноподобными производственными конфликтами, инсценировками протоколов, надуманных страстей, где фальшь заседательских ситуаций маскируется от начала до конца бранью между алгебраическими знаками плюс, минус, где мнимые страсти героев, их «самоподглядывание» льются водицей, где полумысли-получувства подтверждаются, пусть и невысказанной вслух, формулой; «Даже когда я плакал, я чувствовал, что слезы мои текут литературно».

Рай был идеальным состоянием блаженства, созданным вовсе не инквизиторской мыслью, а наивным воображением, должно быть, раскаявшихся грешников. У нас слишком много случайных добрых малых, затесавшихся в критику и художественную литературу, поэтому в оценках, восторгах и хуле происходит одна чертовщина за другой. Критерии в критике размыты. Нередко тут господствует хаос, который пытаются упорядочить лишь отдельные мыслящие критики, лишенные пристрастий и любви к комендантскому часу с паролем и пропуском: «свой».

Но в России есть гении и есть таланты, и нам нет смысла запираться в камеру застенчивости и самоуничижения.

Известно, что форма — это обратная сторона сущности: то, что снаружи, то и внутри. Роман — масштабный жанр, где мгновения истории взвешиваются как многослойный пласт реальности, и в ней познаются состояния личности и общества. Вместе с тем роман — история души и картина нравов народной жизни, которая стоит на радости и страдании, но где всегда присутствуют три черты: трудолюбие, любовь к Родине, талантливость.

Есть писатели, способные передать звук дождевых капель, шорох осеннего листа, есть и другие художники, которые обнаженными нервами воспринимают чужую боль и подают человечеству сигналы о бедствии и помощи ДРУГ другу. Не утонченный аристократизм, а демократия, не отчуждение, а борьба и надежда, — литература безнадежности не помогает нам жить.