Том 6

Толстой, взломавший литературную изящность в литературе и явившийся пророком духа, Достоевский, открывший в душе человека и ад и рай, Чехов и Бунин, в душах героев которых целая вселенная человеческих чувств, Кустодиев с пронзительной праздничной белизной снегов, Юон со своей околдовывающей синевой, Саврасов с непоправимой русской грустью, Георгий Семенов, современный рассказчик, исполненный чувства соучастия к человеческим ошибкам, Юрий Сбитнев, весь искренне открытый в неприятии всего безнравственного, что всегда поселяется в развалинах человеческой души, жестокой или равнодушной к самой природе, — у великих художников слова и цвета и у художников современных форма выражает их сущность и отношение к миру.

«Холодный стиль», лишенный страсти духа, — по ту сторону любви и по ту сторону ненависти, стало быть, мертв.

Можно ли говорить всерьез о писателе, не исследовав одну (содержание) и другую (форма, стиль) сторону его сущности, найдя соразмерность и сообразность их либо не найдя? Право же, не хочется принимать всерьез определения богатства стиля, оперируя насыщенностью текста диалектом, местными речениями, разговорностью авторской фразы, игривой сказовостью, терпкостью арго, разухабистой, «под народ», инверсией (глагол всегда на последнем месте). Все это свидетельствует лишь о слабости стиля, языка, мастерства, а не о силе таланта.

Если человек знает, что такое жизнь, но не задумывается над ее смыслом, его душа — пустой дом. Если критик хочет познать идею вещи, готов почувствовать ее вкус, ее воздух, но не хочет задумываться над «идеей стиля», его попытка открыть главные двери романа — лишь жесты, которые заканчиваются ничем.

Но есть ли, в конце концов, серьезная критика? Неужели нельзя назвать хотя бы пяток работ о литературе, которые стали бы явлением? Вне всякого сомнения, можно, но речь идет не об отдельных критиках, а о критике.

Мой ответ мог быть исполнен радужного оптимизма, если бы я не знал, что талант в критике встречается настолько же редко, насколько нечасто встречается талант в прозе.

Тем не менее охотно соглашаюсь, что критика есть размышление, в результате которого победит справедливость. Тут же хочу добавить, что размышление это требует предельного самовыражения, незаурядной личности, разрыва привычного круга назойливых клише, благосклонного расположения к философии и прочного товарищества с современной социологией*

Декабрь 1979 г.

«С творчеством молодых связаны все мои надежды…» (Беседа с критиком Юрием Ростовцевым)

— Юрий Васильевич, как вы понимаете ответственность писателя перед читателем?

— Литература — это не только обмен опытом между людьми, не только создание «второй действительности», не только изменение и перевоплощение многоликого «я», но это и поиски самого себя, которые могут или не могут в конце концов привести к пониманию сущности человека.

Было бы величайшим заблуждением думать, что мы знаем о себе всё, поэтому поиски самого себя суть увлекательнейшее путешествие в сферу своего сознания. Ко всему этому следует прибавить поиск духовной красоты, что для меня в совокупности и является синонимом нравственности как отношение к миру и друг к другу. Вот почему в эпоху НТР духовная сфера играет роль столь важную. В понятие «нравственность» надо включить и стыд и совесть, то есть некий внутренний режим человека, внутреннее мерило добра. Отсюда угрызения совести как некое движение стыда. Сегодня нравственность — краеугольный камень нашей литературы.

— Что, на ваш взгляд, означает понятие «писатель-гражданин»?

— Это осознание своей нравственной ответственности перед читателем и обществом в целом, осознание того понятия нравственности, о котором я говорил выше.

— Одну из последних своих книг вы назвали «Поиск истины». Нашли ли вы ее для себя или поиск продолжается?

— Этот поиск будет продолжаться бесконечно, потому что за одной открытой истиной, ставшей абсолютной на некий срок, следует другая и, как вы прекрасно понимаете, нет вечного абсолюта для всех времен и народов. Есть лишь сумма относительных истин, которые постоянно изменяются, ибо и время и мы не стоим на месте. Очевидно, в этом бесконечном движении сосредоточен весь смысл бытия.

— Прошло уже почти пять лет с тех пор, как вышел в свет ваш роман «Берег». Но читательский интерес к роману не остывает, по-прежнему вокруг него ведутся жаркие споры. Однажды в такой дискуссии пришлось участвовать и мне. Больше всего разноречий вызвали финальные сцены романа. Что означает тот берег, к которому «плыл» Никитин? Что символизирует этот образ, давший название книге?

— В литературе, как мне кажется, важно понять две категории, попытаться осмыслить их вместе с героем. Эти категории древние философы называли болью и наслаждением, я же называю их — боль и счастье. Поиски счастья так или иначе всегда связаны со смыслом жизни.